Байо Баничич тем временем без всяких помех прибыл на Мальту. Давно, еще с детских лет, когда он тайком прокрадывался в чердачную комнатушку и рылся там в старых гроссбухах, он лелеял мечту хотя бы разок поглядеть на ту чудесную страну, о которой в его семье говорилось больше, чем об Азии и Америке, вместе взятых. И не удивительно — Мальту для черногорцев открыл дед Байо Баничича по матери, старый Буронич, торговый компаньон и правая рука Машо Врбицы[24]. Открыл он ее самолично еще до того, как вошел в товарищество с Машо, и сбывал мальтийцам по сотне волов зараз. Там он и приобрел торговый опыт, который в старости тщетно пытался передать кому-нибудь из родных. Пытался Буронич передать хоть частицу дорого оплаченных знаний и юному Байо, вначале казалось, что толк будет, мальчик внимательно слушал, переспрашивал и без конца заставлял повторять рассказы о моряках, пароходах, галерах; галеры в его воображении были черными, а пароходы представлялись какими-то морскими железными конями. Брат Байо, старше его больше, чем на десять лет, рано ушел из дому, стал художником, позднее увлекся всем французским и уехал в Париж учиться. Байо, как и сейчас, питал отвращение ко всякой еде, и, когда его пытались подкупить обещаниями: «Ешь, вырастешь большим и тоже поедешь в Париж», он отвечал: «Не хочу в Париж, не люблю его — я хочу на Мальту».
И вот когда Байо и думать позабыл о своих мечтах, он неожиданно очутился на Мальте. Просто поднялся по ступенькам на чердак, собираясь еще раз порыться в старых бумагах, запрятанных в сундуки, и вдруг перед ним открылся другой ход, который вывел его нежданно-негаданно на вершину горы Мальты, окруженную равнинами и морем.
Сверху были видны сады, маслиновые рощи, излучины шоссе и берега. Любуясь открывшейся ему панорамой, он вдруг понял, что все это гораздо сложнее, чем кажется: перед ним лежало прошлое его семьи; прошлое, которое он считал канувшим в вечность, оказывается еще живо и лишь затаилось. На первый взгляд это напоминало географическую карту, испещренную какими-то непонятными значками, но стоило вглядеться внимательнее в какую-либо точку на этой карте, как происходило чудо: точка отмыкалась изнутри, ширилась, росла, начинала походить сначала на план, потом на макет и, наконец, на город, по которому он когда-то ходил и улицы которого он узнавал прежде, чем они принимали свои нормальные размеры. Старый Город он узнал по развалинам турецких башен и, пройдя Юсовачу и посмотрев пещеры, пришел домой. Там все оставалось по-старому, только умер дед, не стало дукатов, да соседки зачастили — очень уж соблазнительно было посмотреть на крушение старого рода. Пришли и сейчас, услышав что-то нехорошее про его старшего брата Дуко, и загалдели:
— Уж больно долго учится ваш Дуко, госпожа Анджё! Что это за школа такая, на кого ж так долго учат, уж не на министра ли?
Спрашивали об этом и вчера и позавчера, пришли бы и завтра, но матери, госпоже Анджё, надоело скрывать позор — она собралась с духом и отрезала:
— Учится мой Дуко малевать голых баб! Вот чему он учится, а вовсе не на министра. Довольны теперь? Радуйтесь на здоровье!
Расходились женщины недовольные. Опять подложила им свинью: вместо того чтобы дать не торопясь посмаковать эту весть, вывалила все разом, и конец. Байо смотрит в окно, как они уходят, и замечает про себя:
«Во всем виноват Париж. Там у них точно правило какое: кто бы туда ни поехал, обязательно учится малевать голых баб. Потому я и не хочу туда ехать: я поеду на Мальту, и помаленьку все приведу в порядок».
И приводит в порядок, но не хозяйство, не былое величие семьи, как намеревался раньше, а прошлое, воспоминания. Иногда он и сам осознает, что это одни лишь воспоминания, что возвращение их и оживление — тот же сон, и все-таки он не может и не хочет с ними расстаться. И ему остается лишь удивляться и спрашивать самого себя: где все это таилось, как сохранилось во всей своей свежести и цельности? И не только то, что можно видеть глазами и пощупать руками, но схвачены и слова, и тембр голосов, а мимолетные мысли сейчас кажутся яснее, чем в то время, когда возникли…
Прошло время, и уже складывалось впечатление, что Мальта утеряна навсегда. Мать не знала или почему-то скрывала, где она находится, а учителя обходили молчанием. Однажды он разыскал ее на карте, но она попыталась скрыться снова. Наконец, когда он прочел о ней полстранички, ему показалось, что это другая, Малая Мальта или жалкие остатки от той старой, что, вероятно, затонула в море. Разочарованный, он заставил себя позабыть о Мальте и о гроссбухах в чердачной каморке и много лет в нее не заглядывал. Он зашел туда уже после получения аттестата зрелости, чтобы спрятать в ней школьного товарища, коммуниста Стево Очкарика, который в те дни крепко насолил жандармам. Томясь от безделья, Очкарик перелистывал старые бумаги и заключил, что они очень интересны и что каморка на чердаке настоящий архив истории черногорской нищеты.