— Чего только бабы не придумывают, разве им можно верить? Нету ее в пещере, нету.
— Раз ее нет в пещере, значит, нигде нет. Значит, ее вовсе нет!
— Не так-то это просто, она ведь в самом человеке сидит.
— Как так в человеке?
— Внутри прячется, а потом вдруг как разинет пасть. Вырастешь, сам увидишь.
Последние слова Момо воспринял как неопределенное обещание, напоминавшее обычные посулы что-то купить и позволявшие сначала отложить покупку, а потом и вовсе о ней позабыть. Вскоре он и сам забыл об этом, но сейчас, слушая, как капает и журчит вода, словно кто-то опасливо подкрадывается, он подумал, что старый Гайо Паромщик по-своему был прав. Караконджу можно было увидеть невооруженным глазом во многих людях и в городе, и в селе. И другие ее видели, размышлял он, значит и дядя Раде видел, если, упоминая кого-нибудь из Груячичей, говорил: «Разинет нечистая сила пасть за его спиной — все бы проглотил. Ногу собственной матери обгложет и то не насытится». Пересаливал старик всегда и во всем, но тут не так уж и пересаливал — у Груячичей, почти у всех, это в глаза бросалось. Детей рожали много, и потому земли у них всегда было мало, росли, ширились, оттесняли других, заполонили село на две трети и готовились захватить его целиком… Было им такое предзнаменование. Когда они переселились сюда из Верхнего Края и зажгли первый костер, дым разошелся во все стороны — от отвесных скал с пещерами до Лима, хотя погода и стояла безветренная. И было это истолковано так, что сама судьба предназначила им здесь плодиться и занять эту землю.
Ни большие военные заслуги Радетичей, ни смелость в борьбе с турками Магичей, раздобывавших оружие даже в Сербии (все это славное прошлое не имело к Груячичам никакого отношения: один из них — Омер — служил туркам, а другой — швабам), ни в коей мере не мешали Груячичам захватывать земли, плодиться и наглеть. Краснобаи и крикуны, они умаляли чужие заслуги и выдумывали свои. Был Омер Груячич да сплыл — и они заткнули бы рот всякому, кто попытался бы о нем напомнить. «В семье не без урода», — говорили они, отрекаясь от родича, который работал на немцев. Рослые, породистые, красивые, связанные с властями, кичливые, как сами власти, угодничавшие перед сильными и прижимавшие слабых, они всегда имели несколько своих грамотеев на небольших должностях делопроизводителей, экзекуторов, кассиров и агитаторов, за которыми в предвыборных потасовках они шли сплоченной массой и вымогали себе льготы и поблажки не только тогда, когда их партия одерживала верх, но и тогда, когда она оставалась в проигрыше.
Порознь никчемные, зачастую даже глуповатые, собравшись вместе, они становились если не умными, то во всяком случае хитрыми. Груячичи не лезли на рожон и терпеливо дожидались удобного случая. С Магичами их связывало старое кумовство, с Радетичами они старались породниться, Видричей не задирали, опасаясь вызвать гнев их родичей из Брезы, терпели они и одинокую семью паромщика — у безземельных бедняков поживиться было нечем. Прочих же ели поедом. В якобы случайно возникших ссорах и драках они постоянно оказывались в большинстве, тяжбы при помощи связей и взяток постоянно выигрывали, беззащитных вдов, детей и стариков притесняли и запугивали. Кукичей и Бедевичей они заставили податься в другие места, свели на нет Достаничей, а из Бркичей осталась одна семья — ее последний отпрыск, Драгош, обучился столярному ремеслу, стал коммунистом и в революции и партии искал опору в борьбе с ненасытной Караконджей Груячичей.
Перед войной расцвет Груячичей достиг своей вершины. Дальше идти было некуда. Одни переселились в город и продали землю родственникам, другие порвали семейные узы и присоединились к коммунистам. Война внезапно открыла перед ними новые горизонты. Груячичи вспомнили ловкость Омера, а случай ее применить был налицо. Один из них оказался настолько дальновидным, что даже примкнул к оппозиции, когда стало ясно, что она побеждает, и был избран председателем общины; в этой должности его и застигла оккупация. Оккупантов он встретил приветливо, как гостей, усердно сотрудничал с гражданским комиссаром, во время восстания ругал повстанцев и строил планы борьбы с коммунистической опасностью. После восстания, когда прибыл карательный отряд, он встретил его как освободителя, снова взял в свои руки власть и принялся осуществлять свои планы. Вытащил из забвения Рико Гиздича, немецкого шпиона времен первой мировой войны, и поставил его начальником милиции. Вызволял родичей и свояков из тюрьмы, записывал их в милицию, выдавал им винтовки, деньги, ботинки, консервы. Одного он только не предвидел, но как раз это и случилось — сразила его коммунистическая пуля с первого выстрела.