Ее голос превращается в камень.
- Мне плевать, что тебе сейчас нравится - я хочу встать. Отпусти меня, Николас!
Мои руки падают, и она отскакивает от меня, часто дыша, глядя так, словно не знает, кто я. И никогда не знала. И на ее лице будто идет гражданская война - половина хочет убежать, другая половина хочет услышать, что я должен сказать.
После нескольких мгновений нерешительности другая половина побеждает. Она скрещивает руки на груди и медленно садится на край кровати.
- Ладно. Объясняй.
Я рассказываю ей всю историю. О бабушке, о списке - обо всех зайцах, которых нужно убить, и о том, что я пуля, которая должна сделать дело.
- Ух ты, - бормочет она. - А я думала, это у меня багаж. - Она качает головой. - Это... безумие. Я имею в виду, на дворе двадцать первый век, а ты должен делать все по договоренности?
Я пытаюсь пожать плечами.
- Все уже не так устроено, как раньше. В первый раз, когда мои бабушка и дедушка оказались одни в комнате вместе, было в их брачную ночь.
- Ух ты, - снова говорит Оливия. - Нелепость.
- По крайней мере, у меня есть шанс узнать женщину, на которой я женюсь. Я принимаю решение - но есть определенные требования, которые должны быть выполнены.
Она наклоняется вперед, упираясь локтями о колени, ее шелковистые волосы падают на плечи.
- Какого рода требования?
- Она должна быть благородного происхождения, хотя бы отдаленно. И она должна быть девственницей.
Оливия морщится.
- Господи, это же архаично.
- Знаю. Но подумай, Оливия. Когда-нибудь мои дети будут править страной, и не потому, что они заслужили это или были избраны - просто потому, что они мои. Архаичные правила - это единственное, что делает меня тем, кто я есть. Я не могу выбирать, за кем последую. - Я пожимаю плечами. - Такова жизнь.
- Нет, не такова, - тихо говорит Оливия. - Это моя жизнь.
Когда она смотрит на меня, выражение ее лица становится жестким, а глаза стальными, от чего я вжимаюсь в стену.
- Почему ты мне не сказал? Все эти ночи, почему ты ничего не говорил?
- Не было никаких причин говорить тебе... поначалу.
Она быстро встает, повышая голос.
- Честность - вот причина, Николас. Ты должен был мне рассказать!
- Я не знал!
- Чего ты не знал? – усмехается она.
- Не знал, что я буду так себя чувствовать! - кричу я.
Презрение исчезает с ее лица вместе с гневом. На смену им приходит растущее удивление, может быть, немного надежды.
- Как ты себя чувствуешь?
Эмоции клубятся внутри меня - такие новые и незнакомые, что я едва могу выразить их словами.
- У меня чуть больше четырех месяцев. И когда я вошел в ту кофейню, я не знал, что в конечном итоге захочу каждый день проводить... с тобой.
В уголках ее глаз собираются морщинки, а губы растягиваются в едва заметной улыбке.
- А ты хочешь?
Я касаюсь ее щеки и киваю.
- Разговаривать с тобой, смеяться вместе с тобой, смотреть на тебя. - Затем я ухмыляюсь. - Желательно быть похороненным глубоко в кое-какой части тебя.
Она фыркает и толкает меня в плечо. А потом я становлюсь серьезным.
- Но это все, что я могу предложить. Когда закончится лето, наши отношения тоже закончатся.
Оливия проводит рукой по волосам, слегка дергая их. Я снова сажусь в кресло и добавляю:
- И это еще не все.
- О Господи, что еще? Где-то есть давно потерянный ребенок?
Я вздрагиваю - хотя знаю, что она шутит.
- Логан был прав насчет прессы. То, что они еще не заполучили твое фото – просто глупая удача и вопрос времени. И когда они это сделают, твоя жизнь изменится. Они будут говорить со всеми, кого ты когда-либо знала, копаться в финансовом положении «У Амелии», рыться в твоем прошлом...
- У меня нет прошлого.
- Тогда они его придумают, - огрызаюсь я, сам того не желая. Это из-за разочарования—разочарования, что времени мало... и стены давят со всех сторон. - Нелегко быть моим другом; еще труднее быть моей любовницей. Думай обо мне как о ходячей бомбе - все, что находится рядом со мной, в конечном итоге попадет под раздачу.
- А ты показался мне такой находкой, - шутит она, качая головой. Затем встает и поворачивается ко мне спиной, размышляя вслух. - Значит, это будет как... в фильме «Дорогой Джон», или у Сэнди и Зуко в «Бриолине»? Летний роман? Интрижка? А потом... ты просто уйдешь?
- Именно.
Я смотрю ей в спину и жду. Мой желудок скручивает от нервов. Потому что я не помню, чтобы хотел чего-то так же сильно, как хочу ее.
- Если тебе нужно время, чтобы подумать об этом, я...
Оливия быстро поворачивается, прерывая мои слова настойчивым прикосновением губ, ее сладкие губы горячие и требовательные. Мои руки автоматически находят ее бедра, притягивая к себе между коленями. Затем она выпрямляется и проводит пальцем по губам, глядя на меня сверху вниз.
- Ты это почувствовал?
Искра, электричество. Желание, которое питается само собой, наслаждение, которого всегда мало.
- Да.
Она берет мою руку и кладет себе на грудь, где бешено бьется ее сердце.
- А это чувствуешь?
Мое сердце колотится в том же ритме.
- Да.
- Некоторые проводят всю свою жизнь, не чувствуя этого. У нас это будет четыре месяца. - Ее глаза искрятся в лунном свете. - Я в деле.
Через несколько дней у меня запланирован ужин в Вашингтоне, округ Колумбия - благотворительный вечер Фонда Мейсона - и Оливия соглашается сопровождать меня. Когда она беспокоится, что ей нечего надеть, я устраиваю поход по магазинам в «Barrister’s» на Пятой авеню, после закрытия.
Поскольку я не джентльмен, то помогаю ей в примерочной, когда продавщица занята чем-то другим - протягиваю ей руку помощи, чтобы она смогла влезть и вылезти из всей этой одежды - в основном вылезти из нее.
Она останавливается на платье насыщенного сливового цвета, которое подчеркивает все лучшее в ней, и босоножках на каблуках с золотистыми ремешками. Ей показывают простое бриллиантовое ожерелье, которое будет выглядеть с нарядом фантастически. Но Оливия не позволит мне купить его для нее. Она говорит, что у сестры Марти есть что-то более подходящее, что она может одолжить.
После того, как мы уходим, оно не дает мне покоя - ожерелье. По чисто эгоистическим причинам. Потому что я хочу видеть ее в нем. В нем и больше ни в чем.
Но когда наступает вечер ужина, и я впервые вижу Оливию на вертолетной площадке, я забываю об ожерелье - потому что она настоящее видение. Ее губы темно-розовые и блестящие, волосы полуночного цвета элегантно зачесаны вверх, грудь высокая и потрясающая. Я беру ее за руку и целую тыльную сторону ладони.
- Ты выглядишь потрясающе.
- Спасибо.
Она сияет. Пока ее взгляд не останавливается на вертолете позади меня. Тогда она выглядит нездоровой.
- Значит, мы действительно это делаем, да?
Я летаю всякий раз, когда у меня есть возможность, а это не так часто, как мне бы хотелось. А Оливия вообще никогда не летала - ни на самолете, ни на вертолете. Так здорово быть ее первым.
- Я же сказал, что буду нежен.
Веду ее к обычному вертолету, который генеральный директор Международного банка, который дружен с моей семьей, был достаточно добр - и проницателен - чтобы одолжить мне на вечер.
- Если только ты не в настроении для жесткой езды?
Я подмигиваю.
- Медленно и спокойно, ковбой, - предупреждает она. - Или я никогда больше не поеду с тобой.
Я помогаю ей сесть на мягкое кожаное сиденье, пристегиваю ремни и аккуратно надеваю наушники, чтобы мы могли говорить во время полета. Ее глаза круглые от ужаса.
Неужели тот факт, что это меня заводит, делает меня больным ублюдком? Я немного боюсь, что так оно и есть.
Быстро поцеловав ее в лоб, обхожу машину и забираюсь внутрь. Томми сидит сзади; Логан и Джеймс выехали раньше, чтобы подтвердить детали безопасности и встретят нас, когда мы приземлимся. Подняв большой палец наземной команде, мы взлетаем.