На «корабле» есть все мыслимые виды роскоши. Это плавучий дворец - и почти такой же большой. Вереницы лампочек усеивают небо над палубой, и некоторые из гостей - тоже пьяные, но не так сильно, как Генри - превращают ее в импровизированный танцпол. Они кружатся в такт музыке, доносящейся из динамиков ди-джея. Играет Канье Уэст - и я смеюсь про себя, вспоминая наше с Николасом первое свидание.
Кажется, это было так давно. Столько всего произошло. Так много изменилось.
С бокалами в руках мы с Николасом вливаемся в толпу. Он знакомит меня со всевозможными аристократами: герцогами, баронами, леди и одной маркизой, или как их там.
Мы находим Фрэнни и Саймона и держимся довольно близко к ним. Примерно через час мы стоим у перил, легкий ветерок развевает мои волосы, но не настолько, чтобы причинить какой-либо урон прическе, а Саймон начинает рассказывать о своих планах по расширению «Barrister's».
Я смотрю на Николаса, и мое сердце замирает. Потому что он не слушает Саймона - его внимание сосредоточено на другом конце палубы, на противоположных перилах.
Я никогда раньше не видела Николаса таким испуганным. Но именно эта эмоция застыла на его лице.
- Генри, - шепчет он, но только самому себе. А потом кричит: - Генри!
Он бросается вперед, пробегая по палубе, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, что напугало его до смерти.
Генри смеется, слишком сильно перегнувшись через перила. А потом... молча... он переваливается через них.
Кто-то кричит. Николас вновь выкрикивает имя брата. Охранник делает ошибку, пытаясь остановить его и… получает локтем в нос. Когда Николас достигает того места, где только что стоял его брат, он не останавливается ни на секунду, а хватается за перила и прыгает вниз ногами.
И оба принца Вэсско оказываются за бортом.
Охранники в черных костюмах ждут за дверью частной больничной палаты. Кто-то принес Николасу сухую смену одежды - джинсы и простую черную футболку. Он переоделся после того, как врачи сообщили ему и советнику королевы последние новости о Генри.
Они считают, что он ударился головой по пути вниз. Легкое сотрясение мозга, все признаки указывают на отсутствие серьезных повреждений. Но Николасу от этого не легче.
Он сидит в кресле в изножье кровати, стиснув зубы, наклонившись вперед, упершись локтями в колени, натянутый как струна. Его глаза не отрываются от лежащего без сознания брата, будто он может разбудить его своим пристальным взглядом.
В комнате царит мертвая тишина, если не считать глубокого ровного дыхания Генри и мерцания пульсометра. Мы вдвоем, но я не чувствую себя неловко или не в своей тарелке.
Нет никакого желания предлагать ему что-нибудь поесть или выпить чашечку кофе. Потому что я знаю, сейчас Николас хочет только меня, нуждается во мне. Так что на Земле нет иного места, где бы я предпочла быть.
Я кладу руку ему на плечо, разминая твердую как камень мышцу. Он поворачивает голову, и его глаза встречаются с моими – и, Боже, в них горит столько эмоций. Переполненные печалью, виной и гневом - будто он не может решить, хочет ли заплакать или выбить дерьмо из своего брата.
Я бы чувствовала то же самое, если бы это была Элли. Мне бы захотелось одновременно встряхнуть ее и задушить. Поэтому я слегка улыбаюсь ему и киваю.
И как будто почувствовав, что внимание Николаса сосредоточено не только на нем, Генри шевелится. Его густые светлые брови сходятся на переносице, и он стонет, затем медленно его глаза - так похожие на прекрасные серо-зеленые глаза его брата - с усилием открываются. Расфокусированый взгляд медленно сканирует комнату, прежде чем остановиться на Николасе, с каждой секундой становясь все более настороженными. Сухим, надтреснутым голосом он бормочет:
- Дурацкая гребаная лодка.
Через мгновение Николас качает головой, пригвоздив брата взглядом к кровати, его слова звучат тихо и отрывисто.
- Не надо больше, Генри. Мы все, что от них осталось, ты и я. и ты не можешь... не надо больше.
Боль морщит лицо Генри, прогоняя маску веселья, которой он всегда прикрывался.
- Что случилось? - спрашивает Николас. - Я знаю, что-то случилось. Это постепенно съедает тебя, и ты расскажешь мне, что это. Сейчас же.
Генри кивает, облизывает губы и просит воды. Я наполняю стакан из пластикового кувшина, стоящего на столике. После нескольких долгих глотков через соломинку он отставляет его в сторону и трет глаза.
Начав говорить, он отводит взгляд от брата в дальний угол комнаты, словно видит, как перед ним разыгрывается его рассказ.
- Это случилось примерно за два месяца до окончания моей службы. Они держали меня подальше от всего, что напоминало военные действия - это было похоже на вечеринку в саду. Ты же знаешь, как это бывает.
Николас объяснил мне это. «Цель высокой важности» - вот кем были они с братом.
Хотя их подготовка была такой же, как и у других солдат, при развертывании они получали специальные задания, потому что находились под особой угрозой. Потому что из принцев получился бы очень блестящий трофей.
- А потом однажды Темные Костюмы сказали, что у них есть моральная миссия - возможность пропаганды. Они хотели, чтобы я посетил аванпост, все еще находящийся в безопасной зоне, но за пределами основного объекта. Группу мужчин, проведших там некоторое время, нуждавшихся в поддержке. Визите их принца. Награде за хорошо выполненную службу.
Генри терзает зубами губу - почти кусает.
- Мы выехали, и я встретился с ними, их было всего человек пятнадцать. Они были хорошими парнями. Один был похож на старого сварливого бульдога - он хотел свести меня со своей внучкой. Другой... ему было всего восемнадцать... - слезы наворачиваются на глаза Генри, и его голос срывается. - Он ни разу не целовался с девушкой. И с нетерпением ждал возвращения домой, чтобы изменить это.
Он трет лицо, втирая слезы в кожу.
– В общем, я рассказал пару шуток, заставил их смеяться. Мы сделали кучу фотографий, а затем отправились обратно. Мы находились в пути, наверное... минут семь... когда прилетели первые ракеты. Я велел водителю развернуться и ехать обратно, но он меня не слушал. Какой смысл во всем этом, если они не слушают? - спрашивает он мучительным голосом. - Я ударил кулаком парня рядом с собой, переполз через его колени и выкатился из «Хаммера». И побежал... - Генри давится рыданиями. - Клянусь, Николас, я бежал изо всех сил. Но когда добрался туда - там ничего не осталось. Это были просто... кусочки.
Я закрываю рот рукой и плачу вместе с ним. Генри глубоко вздыхает, шмыгая носом, и снова вытирает лицо.
- И я не могу от этого избавиться. Может, я и не должен. Может, это должно съесть меня по кусочкам. - Он смотрит на Николаса, и в его голосе появляется горечь. - Эти люди погибли из-за меня. Они умерли ради фотооперации.
Сначала Николас ничего не говорит. Он смотрит на своего брата с массой эмоций, бурлящих на его лице. А потом встает. И его голос - особый голос - успокаивает, но он тверд. Требуя, чтобы его выслушали.
- За этой дверью стоят два человека, которые готовы умереть за тебя. Сотня во дворце, тысячи по всему городу - все они умрут за тебя или за меня. За то, что мы представляем. Это наше бремя, плата за жизнь, которую мы должны вести. Ты не можешь это изменить. Все, что ты можешь сделать, это почтить память этих людей, Генри.
- Не говори мне, чтобы я жил ради них! - набрасывается Генри. - Это глупо - они мертвы! Я сойду с ума, если ты это скажешь.
- Я не собираюсь этого говорить, - мягко отвечает ему Николас. - Мы не можем жить ради них. Все, что мы можем сделать, это попытаться стать людьми, за которых стоит умереть. Мы те, кто мы есть - когда ты умрешь, на твоем надгробии будет написано: «Генри, принц Вэсско». А если бы ты убился сегодня ночью, там было бы сказано: «Генри, принц Вэсско, он упал с гребаной лодки». И все это было бы напрасно.