- Я не в настроении играть с тобой в игры, Генри.
Он продолжает так, будто я вообще ничего не говорил.
- Мой настоящий брат знал бы, что Оливия не сделала бы такого, не смогла бы. Он бы понял вот этим. - Он тычет меня в грудь. - Так что, либо ты слишком боишься доверять своим инстинктам, либо слишком боишься доверять ей, но в любом случае, ты просто позволяешь самой лучшей чертовой вещи, которая когда-либо случалась с тобой, выйти за дверь. А с теми жизнями, что есть у нас, это действительно важно.
Я с трудом сглатываю, чувствуя внутри холод и онемение. Чувствуя... пустоту. Мой голос такой же пустой, как и мое сердце.
- Если она этого не делала, то это чертовски странное совпадение. Я буду знать, что делать, как только Уинстон получит больше информации.
- Тогда будет слишком поздно!
Больше я не говорю ни слова. Мне надоело это обсуждать. Но мой брат еще не закончил.
- В моей жизни было много случаев, когда я думал, что маме было бы за меня стыдно. Сейчас я впервые подумал, что ей было бы стыдно за тебя.
А потом он тоже уходит.
Оливия
На обратном пути в свою комнату я не дышу. Я пропаду, если сделаю это. Поэтому прикусываю губу и обхватываю себя руками за талию, проходя по коридорам мимо охранников, кивая служанкам. Но как только выхожу за дверь, я отпускаю это.
Рыдания вырываются из меня, сотрясая плечи и царапая легкие. Это ярость и опустошение, смешанные вместе, худший вид разбитого сердца.
Как он мог так поступить? После всего, что я сделала… всего, что я готова была сделать для него.
Я видела это в его глазах - этих прекрасных, измученных глазах. Он хотел мне поверить, но не мог. Тот крошечный фитиль доверия, который все еще есть в нем, поджигали слишком много раз.
Доверял ли он мне когда-нибудь по-настоящему? Верил ли когда-нибудь, что мы сможем продержаться... вечно? Или какая-то его часть просто ждала, наблюдала, пока я не налажаю?
Ну и хрен с ним. К черту его и его гребаный дворец. Всё. С меня хватит.
- Могу я принести вам чаю, мисс Хэммонд? - я громко ахаю, и мне кажется, что мое сердце останавливается.
Это горничная из моей комнаты - кажется, ее зовут Мелли. Я не видела ее, когда вошла, потому что плакала, уткнувшись в ладони. Ее чистое лицо переполнено сочувствием.
Но я устала быть окруженной - устала от горничных и охраны, и... от засранцев из Твиттера... и от этих долбаных секретарей и помощников. Я просто хочу побыть одна. Хочу забиться в угол, где меня никто не увидит и не услышит, чтобы я могла дышать... и выплакивать свои чертовы глаза.
Икота пронзает мою грудь.
- Н-нет. Нет, спасибо.
Она кивает, опустив глаза - как послушная маленькая служанка. Она незаметно проскальзывает мимо меня, закрывая за собой дверь. Обученная, ох, как хорошо.
Я запираю дверь. Затем иду к книжному шкафу, соединяющему эту комнату с комнатой Николаса, и запираю его тоже.
Направляюсь в ванную и на полную мощность включаю душ. Когда вокруг меня поднимается пар, я срываю с себя одежду, давясь слезами. Захожу в душ, сползаю на пол и кладу голову на колени. И когда вода обрушивается на меня, я позволяю слезам вылиться наружу.
Николас
Однажды я посетил детскую больничную палату, специализировавшуюся на лечении самых редких и запутанных болезней. Там была молодая девушка - крошечное, перебинтованное, прекрасное создание - которая не могла испытывать боль. Что-то связанное с тем, как ее нервы взаимодействуют с мозгом.
На первый взгляд можно было бы подумать, что жизнь без боли была бы благословением - у нее никогда не болели бы зубы, живот, ее родителям никогда не пришлось бы вытирать слезы после того, как она упадет.
Но на самом деле боль - это дар. Предупреждение о том, что что-то не так и необходимо принять меры для исправления ситуации. В противном случае, без боли, незначительная травма может привести к смертельным последствиям.
Чувство вины действует точно так же. Это сигнал от совести, что что-то чудовищно не так. Мое съедает меня - одним медленным, резким укусом за раз - в те минуты, когда я остаюсь в пустом офисе.
Оно цепляется за внутренности моего живота, когда я возвращаюсь в свою комнату. Оно собирается у меня в горле, когда я наливаю себе виски, что делает способность его проглотить почти невозможной.
Я не могу отделаться от него, не могу перестать видеть… выражение лица Оливии, когда я смотрел на нее в последний раз. Уничтоженную. Раздавленную.
Она не должна чувствовать себя так.
Я - пострадавшая сторона. Я тот, кому солгали. Предали.
Тогда почему я чувствую себя таким чертовски виноватым?
Вина вонзается в меня, как зазубренный край сломанного ребра.
Стакан звенит, когда я ставлю его на стол, затем иду к книжному шкафу и по коридору, ведущему в комнату Оливии.
Но когда я нажимаю на книжный шкаф, он не поддается - не сдвигается ни на сантиметр. Я совсем забыл про задвижку. Мама сама ее установила. Это был единственный раз, когда я видел ее с отверткой в руке - и единственный раз, когда слышал, как она называла моего отца гребаным придурком.
Они уладили все, о чем спорили, но задвижка осталась.
И, по-видимому, теперь ею снова воспользовались.
Я поправляю волосы и выхожу из комнаты в коридор, направляясь к двери Оливии. Стучу по ней изо всех сил. Но ответа нет.
Проходя мимо, молодая горничная кивает мне, и я отвечаю ей тем же.
Я дергаю ручку, но дверь тоже заперта, и я снова стучу, изо всех сил стараясь подавить нарастающее с каждой секундой раздражение.
- Оливия? Я хотел бы поговорить с тобой.
Я жду, но ответа нет.
- Оливия. - Я снова стучу. - Все вышло... из-под контроля, и я хочу поговорить с тобой об этом. Не могла бы ты открыть дверь?
Когда мимо проходит охранник, я чувствую себя полным идиотом. И именно так я и должен выглядеть. Стучать и умолять за дверью в моем собственном чертовом доме. В этот раз я стучу по двери кулаком.
- Оливия!
Через тридцать секунд, когда ответа все еще нет, моя вина превращается в дым.
- Ладно, - я смотрю на закрытую дверь. – Будь по твоему.
Я спускаюсь по лестнице и замечаю в фойе Фергюса.
- Пусть подгонят машину.
- Куда вы едете?
- Подальше.
- Когда вернетесь?
- Поздно.
Его взгляд скользит по мне.
- Похоже на чертовски глупый поступок.
- Оказывается, я поступал чертовски глупо в течение последних пяти месяцев. - Я выхожу за дверь. - Зачем останавливаться сейчас?
Оливия
После душа я надеваю свою одежду – свою настоящую одежду: серые спортивные штаны и белую футболку с V-образным вырезом.
Я не сушу волосы, а скручиваю их в мокрый пучок на макушке. Мои глаза покраснели и опухли, и, вероятно, выглядят еще хуже.
Я вытаскиваю свои чемоданы из шкафа и начинаю собирать вещи, не забыв оставить все до единой вещи, которые принесла мне стилист Сабина. Они уже думают, что я охотница за деньгами; будь я проклята, если вложу в их руки еще больше оружия.
Когда я заканчиваю, то собираюсь спуститься в офис секретаря бюро путешествий, чтобы взять машину до аэропорта и билет домой. Но у моих ног есть другие идеи.
Они ведут меня через книжный шкаф в комнату Николаса. Там тихо, видимо, никого нет. Я вижу на столе стакан виски. Касаюсь его кончиками пальцев - потому что его касался он. Потом подхожу к его кровати - большой, красивой кровати. Утыкаюсь лицом в подушку Николаса, глубоко вдыхая его запах - этот удивительный мужской запах, принадлежащий ему - намек на океан и специи. Он заставляет мою кожу покалывать. Заставляет глаза гореть.
Мне показалось, я выплакала все, но, видимо, нет.
С дрожащим вздохом я кладу подушку обратно.