Но даже знание этого не останавливает унижение, горящее у меня под кожей.
И пламя становится только жарче, когда они проходят через нашу обшарпанную гостиную, находящуюся в беспорядке из-за разбросанной обуви и оберточной бумаги, потому что у меня не было времени прибраться. Если бы все шло так, как я хотела, я бы заставила ее выглядеть красивой — затейливой — со свежими цветами и взбитыми подушками. Только не такой.
Они укладывают отца на кровать в его спальне. Я протискиваюсь мимо Николаса и снимаю темно-синее одеяло со стула в углу. Укрываю им отца, и укутываю его. Его глаза закрыты, а губы открыты, но он не храпит. Сейчас в густой щетине на его подбородке больше седины, чем черноты. Я медленно наклоняюсь и целую его в лоб, потому что, хоть он больше и не мой герой, он все еще мой отец. Мы втроем молча спускаемся вниз. Руками обхватываю себя за живот, жестко и крепко, такое чувство, что кожу покалывает — так она чувствительна. В голове у меня уже звучат слова, которые скажет Николас:
Я тебе позвоню.
Это было... мило.
Спасибо, но нет.
Должно быть, он испытал облегчение, увернувшись от пули — вероятно, задаваясь вопросом, о чем, черт возьми, он думал вначале. Единственный багаж, к которому такой парень привык, это Louis Vuitton.
- Я... я буду у машины, сэр, - говорит Логан, когда мы добираемся до обеденного зала кафе. Он кивает мне и направляется к двери.
Неловкое молчание. Неуютное. Я чувствую на себе его взгляд, но сосредотачиваюсь на полу. И съеживаюсь, когда он, наконец, нарушает тишину, этим ровным, совершенным голосом.
- Оливия.
Но я решаю сорвать пластырь первой. Опередить его в нанесении удара. Я жительница Нью-Йорка, и вот как мы поступаем — если кого-то пинком спихивают с бордюра, можете поспорить на свою задницу, что гребаная нога пинающего будет принадлежать нам.
- Тебе лучше уйти. - Я киваю, поднимая лицо, но все еще не встречаясь с ним взглядом. - Я хочу, чтобы ты ушел.
Его теплая рука касается моей обнаженной руки.
- Не сердись.
- Я не сержусь, - отрицаю я, быстро качая головой. - Я просто хочу, чтобы ты ушел.
У меня перехватывает горло. Потому что он мне очень нравится. Я зажмуриваюсь - последняя попытка сдержать гигантские, уродливые слезы, нависшие на моих ресницах.
- Пожалуйста, просто уходи.
Рука Николаса исчезает с моей руки. И я жду - прислушиваюсь - звука его шагов за дверью. Удаляющихся из моей жизни. Где его изначально не должно было быть. Но примерно через тридцать секунд я слышу совсем другое.
- Моя бабушка разговаривает с картинами.
Мои глаза распахиваются.
- Что?
- Когда я был моложе, то думал, что это смешно, своего рода чудаковато, но теперь я думаю, что это просто грустно. - В его глазах сквозит отчаяние. Серьезность, но ... уязвимость. Будто все это для него в новинку. Будто он рискует - идет ва-банк - но он должен заставить себя сделать это. Потому что не уверен, выдержит он или сломается. - Ей почти восемьдесят лет, и единственный человек, с которым она когда-либо могла поговорить, - это мой дедушка. Его нет уже десять лет, и он по-прежнему единственный, с кем она может поговорить.
На мгновение он замолкает, и хмурит брови. Когда он снова заговаривает, его голос звучит тише - будто это слова, о которых он не позволяет себе думать, не говоря уже о том, чтобы произносить их вслух.
- Мой брат последние два года провел на военной службе. Он освободился три месяца назад, и даже близко не подошел к дому. Но еще до этого, он перестал отвечать на мои звонки. Я не разговаривал с Генри шесть месяцев и понятия не имею почему.
Я думаю о видео - о том, как Николас обнял своего младшего брата, и крепко прижал к себе. Защищал его, так старался заставить улыбнуться. И я сразу же понимаю, как ему больно от этого молчания. Я почти чувствую их разрыв своим сердцем.
- Мои кузены ненавидят меня, - продолжает он более легким тоном. - Так, что, приходя в гости, думаю, они буквально попытались бы отравить меня, если бы думали, что им это сойдет с рук. - Его губы изгибаются в почти улыбке, а с моих почти срывается фырканье. - Они также ненавидели моего отца... и все оттого, что его мать родила его раньше них.
- Почему ты мне все это рассказываешь?
- Потому что если ты думаешь, что твоя семья - единственная с изъяном, ты ошибаешься. - Его рука пробегает по моим волосам, будто он ничего не может с собой поделать, убирая пряди за ухо. – В этом мы монополисты.