Но все, чего мы с Мэнсфилдом добились, — так это дошли до полного разлада. Унижая друг друга скандалами и оправданиями, мы нанесли себе глубокие душевные раны. Джервис жил где-то в тысяче миль от меня. Случались минуты, когда мне становилось нестерпимо больно при мысли о нем, хотелось выть во весь голос. И то же самое я испытывала, размышляя о Денисе. Одна сокрушительная потеря наложилась на другую, точно две черные отметины в моей душе. Одна тень наплыла на другую, одна печаль соединилась с другой, пустота вытесняла пустоту, что можно было с этим сделать?
Я видела: отец переживал за меня. Но никто не мог мне помочь, никто не мог успокоить, пока однажды я не услышала знакомое потрескивание пропеллера над холмами — Том появился на своем «Мосе» в чистом, безоблачном небе над фермой. Используя наш загон в качестве аэродрома, он посадил машину легко — точно перышко упало.
— Ну и как ты тут? — спросил он, выключив мотор и спрыгнув с крыла на траву.
— Ну, знаешь… — Я чувствовала себя потерянной и не находила слов. Впрочем, мне не пришлось утруждаться. Том молча вручил мне летный шлем, и я уселась в кабину позади него. Когда мотор заработал, я вдруг испытала радостное волнение, почти забытое. Сиденье подо мной завибрировало, все вокруг дрожало, пока мы набирали скорость. Когда же мы взмыли над холмами и земля, стремительно удаляясь, осталась далеко внизу, я вдруг почувствовала, что сознание мое прояснилось. Впервые за последние недели. Холодный ветер дул мне в лицо и наполнял легкие. Здесь, наверху, мне было намного легче дышать, и даже постоянный шум винта и вой ветра не раздражали — напротив, эти звуки вносили умиротворение в мою израненную душу, давали надежду, которой так не хватало. Я вдруг вспомнила, как один масайский мальчишка спросил меня, а видела ли я Бога, когда летела там, за облаками. Том тогда стоял рядом, мы оба засмеялись и отрицательно покачали головами.
— Ну, тогда вам надо слетать повыше, — констатировал мальчик.
Наш полет с Томом длился довольно долго. Мы описали широкий круг над равниной, долетев до Нджоро на востоке и до Моло на севере. Крыло самолета поблескивало на солнце, точно волшебная палочка мага. Глядя на нее, я вдруг снова слышала робкий шепот надежды, возрождавшейся в моей душе. Что-то вроде освобождения, возрождения происходило со мной. Нет, не Бога я встретила на высоте, я увидела мою родную рифтовую равнину внизу. Это она стала моим доктором. Она простиралась, точно карта моей жизни — точки на ней обозначали этапы моей судьбы. Вдалеке я видела холмы, где располагалась ферма Карен, озеро Накуру поблескивало зеркальной гладью. Высокие холмы теснились грядой, вздымая заостренные вершины. Белокрылые птицы и красная пыль. Словно вся моя жизнь развернулась подо мной, безмолвно раскрывая секреты и показывая шрамы. Вон там я училась охотиться, и прыгать, и скакать на лошади, опережая ветер. А вон там меня чуть не съел молодой лев. Вон там арап Майна вручил мне боевой лук и, указав на маленькую, с листочек клевера, мишень, спросил: «Скажи, что ты видишь, Лаквет?» Все это было… Эта долина внизу означала для меня больше, чем просто дом. Она жила в моем сердце, в моей душе.
Только когда прибор показал, что у нас уже мало топлива, мы повернули назад, в Мелелу. Том остался пообедать у нас на ферме. На рассвете он собирался улетать, поэтому пошел спать рано. А мы с отцом еще долго сидели, потягивая горячий, горьковатый кофе. В комнате было очень тихо, приглушенный свет карабкался по стенам, рисуя тени, совсем как в моем детстве. Как-то само собой мне пришло на ум важное решение, и я сказала отцу, прервав долгую паузу:
— Я собираюсь вернуться в Найроби. Завтра утром я полечу с Томом. Хочу снова учиться летать.
— Хотел бы я знать, какой в этом толк, — сказал отец.
Я и в самом деле удивила его. И хотя я не знала точно, что он подразумевает под словами «в этом» — аэропланы или мое желание покинуть Мелелу, я сказала уверенно:
— Вот полети как-нибудь с Томом. Ты сам поймешь.
Он неотрывно смотрел в черную «лошадиную» книгу, служившую ему вместо Библии многие годы. Затем закрыл ее и провел пальцами по обтрепавшемуся переплету. И покачал головой.
— Я знаю, где мне положено быть.
— Я тоже знаю, — ответила я, и в этот момент четко осознала, что в этом и состоит правда.
— А что мы будем делать с лошадьми?