— Послушайте, Селис! Я просто считаю, что в этом случае, как и во всех других, следует спокойно анализировать факты независимо от того, приятны они или нет. Сам я не крупный специалист по проблемам ценообразования, однако могу подтвердить, что все изложенное по этому поводу в свитке — верно.
— Что именно верно? — спросил Селис, на этот раз весьма раздраженно.
— Там совершенно справедливо указывается, что цены падают, когда предложение увеличивается, и поднимаются, когда товаров не хватает.
— Вот именно, — воскликнул Селис, — так думают везде и даже, увы, — прибавил он злобно, — в системе таких больших предприятий, как наше! Вы описываете примитивную механику ценообразования, которая существовала еще в либеральный девятнадцатый век! В наши дни все это усложнилось.
— Как бы ни интересен был этот диалог, — сказал я, видя, что дело принимает скверный оборот, — напоминаю: мы собрались здесь не для обсуждения законов спроса и предложения… Кто еще хочет слова?
— Я, — сказал Фурнье, начальник секции новых машин. — Я счастлив, что в этом тексте объяснена разница между благами материальными и нематериальными. Хотя это и не заметно, но многие у нас не знают этого различия, и мне думается, что отдел переподготовки персонала должен был бы заинтересоваться такими вопросами.
— Если говорить обо мне, — произнес ведавший французским рынком сбыта Террен, известный своей медлительной речью, а также здравым смыслом, — то до меня все это попросту не доходит, я не вижу, каким образом утверждение, что урок литературы есть благо нематериальное, а швейная машина — благо материальное, может обогатить нас и весь персонал фирмы. Я твердо уверен, господа, что это послание — всего-навсего розыгрыш и что его автор, если он не имел дурных намерений, хотел попросту посмеяться над нами.
— Браво, Террен! — воскликнул Селис. — Я тоже так считаю.
— Господа, — сказал я, — предлагаю вам отложить на время нашу дискуссию, а сейчас я должен закрыть заседание. Этой ночью я, вероятно, вновь увижу вас всех в Сен-Клу, у мадам Арангрюд. Те, кто захотят присоединиться ко мне, могут позвонить мне по телефону до двадцати часов. До свидания, господа!
Они разошлись. Я слышал, как они удалялись, громко переговариваясь.
Помнится, прежде чем вернуться домой, чтобы переодеться к обеду у Сен-Раме, я еще довольно долго сидел в раздумье у себя в кабинете. Я думал об ушедших молодых людях — все они не любили друг друга. Такое утверждение могло бы вызвать улыбку, если бы не следующее дополнение: они не любили друг друга в некотором роде из-за своего служебного положения. Их взаимная ненависть определялась не обычными критериями. Например, они могли бы ненавидеть друг друга по причинам политическим, социальным, расовым, эмоциональным. Шавеньяк, например, — левый и южанин — мог бы ненавидеть Ле Рантека — левого, но бретонца. Иритьери — баск и правый — мог бы презирать Самюэрю — еврея и анархиста. Аберо — прогрессист, родом с Центрального массива — мог бы ненавидеть Порталя — гасконца, выходца из богатой семьи. Бриньон — бойкий супруг женщины вялой и недалекой — мог бы завидовать Фурнье, у которого была пышная, сладострастная бабенка.
Жена Террена могла бы обманывать его с фатоватым Вассоном. Ничуть не бывало. Насколько мне известно, в те времена не было серьезных причин, которые хоть как-то объясняли бы это кипение страстей. Их вражда основывалась на том, что все они были ответственными сотрудниками — «кадрами штаба», по выражению теоретиков того времени, все получали жалованье в фирме «Россериз и Митчелл», все были похожи друг на друга, все знали или не знали почти одно и то же, подавали равные надежды, подвергались одним и тем же опасностям, были зажаты в одинаковые тиски.
Едва только один из них был принят в фирму, как тотчас же, в зависимости от назначенного ему жалованья и поста, становился чьим-то коллегой и врагом. Таким образом, вражда эта была искусственной и постоянной. Искусственной — потому что она никогда не приводила к оскорблениям или драке: ведь никто ни у кого не увел жены. Постоянной — потому что выросла не на почве лютой злобы и могла сколько угодно распространяться, не угрожая вызвать бурные ссоры и яростные стычки. Я думал и о неспособности этих людей сосредоточиться во время обсуждения на каком-либо одном предмете. Малейший намек на деятельность одного из них неминуемо перемещал обсуждение вопроса в эту сферу. Укусила ли собачка девочку? Да. Передними зубами? Да. Нет! — тотчас же возражал тот, кто занимался передними зубами: собака никогда так не кусает. Затем следовали длинные рассуждения, позволявшие специалисту по передним зубам напомнить, что если ему платят большие деньги, то не зря… Он, видите ли, уважает своего коллегу, специалиста по коренным зубам, и ни за что на свете не стал бы высказывать свое мнение по вопросу, относящемуся к его области. Все они вели себя подобно сторожевым псам, охраняющим мизерное пространство вокруг своей конуры. Такая позиция приводила к тому, что основной предмет обсуждения отходил на второй план. И так протекало любое заседание, какая бы тема ни стояла на повестке дня. Отношение сотрудников администрации к свитку это полностью подтверждало. Упустив из виду главное — что за ночь кто-то распространил на предприятии более тысячи экземпляров странного текста, — они сразу же забыли об этом и с жаром погрузились в тонкости законов спроса и предложения. Хотя и можно было предвидеть нечто подобное, я все же почувствовал смущение и тревогу. Если такой случай повторится, если появится второй свиток, не посеет ли он распри в нашей фирме? Я решил в тот же вечер поговорить об этом с генеральным директором. Перед уходом я распахнул окно и стал смотреть на Париж. Люди возвращались домой. Нескончаемые вереницы автомобилей загромождали площади и создавали пробки на магистралях. Внизу справа зажглись прожекторы, заливая неверным светом плиты и могилы.