Я был смущен этой громогласной тирадой, которая привлекла внимание каких-то богатых полуночников, жадно слушавших опьяневшего американского промышленника в надежде, что он выболтает какие-нибудь секреты. Вот тут-то возмущенная госпожа Мастерфайс покинула нас, и мы остались втроем. Нам принесли шампанское.
— Вы увидите, старина, — сказал Мастерфайс, хлопая меня по плечу, — когда-нибудь русские потребуют больше товаров от своего правительства, а когда магазины будут полны, система их рухнет под тяжестью аппетитов менеджеров. Сам президент Соединенных Штатов заверил меня в этом; не так ли, Ронсон?
— Верно, — подтвердил тот все так же невозмутимо.
Меня заинтриговала личность Ронсона. Официально он считался представителем Де-Мойна во Франции. Филиалы фирмы в каждой стране, кроме Соединенных Штатов, должны были иметь при генеральной дирекции американского представителя. В большинстве своем эти представители были похожи на Ронсона: холодные, вежливые, сдержанные. Некоторые даже знали язык страны, в которой они работали, — явление исключительное для американцев того времени. Чем же занимался Ронсон? Ходили слухи, что он два раза в год посылал в Де-Мойн секретные донесения о деятельности руководителей — Сен-Раме и Рустэва, о политическом и прежде всего экономическом положении Франции, о деятельности конкурентов и о государственных проектах. Действительно, Ронсон поддерживал тесные связи с членами коллегии трех-четырех министерств (Экономики, Финансов, Иностранных дел, Информации), а иногда с самими министрами и высшими чиновниками. Его связи с послом США во Франции и с большинством западных послов в Париже были общеизвестны, так же как и их частные, дружеские встречи. В разных уголках французской столицы можно было видеть широкоплечую фигуру Ронсона, его толстую шею, маленькие голубые глазки за фальшивыми очками, как утверждали злые языки. Едва мы допили бутылку шампанского, как Мастерфайс разразился оглушительным хохотом, что, впрочем, нисколько не отразилось на настроении Ронсона, зато усилило мое замешательство. Голова моя отяжелела от возлияний, и мысли путались. Я с ужасом думал о судьбе тех несчастных, которые стали невольными свидетелями шалостей или сомнительных похождений сильных мира сего. Обезображенные тела таких свидетелей потом часто подбирают во рвах или на пустынных песчаных пляжах.
— Эх вы, французы, — говорил, икая, Мастерфайс, — никогда вы не изменитесь! Подумать только: свиток, трещина — и все это в Париже, в нашей фирме «Россериз и Митчелл»! А я мчусь в самолете из Лондона, чтобы выслушивать подобный вздор! Но с другой стороны, это изумительно! Ничего подобного никогда не случалось ни у нас, ни у наших конкурентов! Трещина! Из-за нее же может рухнуть все здание! К счастью, у нас еще есть заводы. Я уверен: во всех наших филиалах мы можем упразднить центры управления. Сталь, чугун, краски, нефть — вот что нам нужно! У нас лучшие в мире тракторы! И какая-то там трещина не помешает нам спать! Да еще этот покойник, он, кажется, очень вас тревожил, — кто он такой? Мне говорили, что умер кто-то из сотрудников «Россериз и Митчелл-Франс», вы слышали об этом, Ронсон?
— Да, умер ответственный сотрудник Арангрюд. Его собирались назначить директором по «маркетингу». Он разбился на своей машине позавчера вечером.
— Но что такое, черт побери, рассказывал мне Сен-Раме по этому поводу… Где он сейчас, этот покойник?
— У себя, мсье.
— А, вспоминаю! Высшие административные сотрудники фирмы бодрствуют у изголовья своего умершего коллеги! Мы тоже должны пойти туда, черт возьми! Я лишь проездом в Париже и уверен, что мое появление произведет огромное впечатление на сотрудников! Вы представляете себе, Ронсон? Адамс Дж. Мастерфайс собственной персоной у изголовья покойного директора по «маркетингу»? Вы думаете, вице-президент «Ромни и Прауди» соизволил бы прийти к гробу директора по «маркетингу» своего французского филиала? Прежде всего, Ронсон, что такое директор по «маркетингу»? Во времена нашей молодости мы оба с вами занимались «маркетингом», но тогда эту систему еще только разрабатывали. Мы-то с вами хорошо знаем, что это такое, верно, Ронсон? Вы помните?