Об этом я узнал значительно позднее.
Теперь я должен описать похороны Роже Арангрюда — сотрудника, принадлежавшего к элите фирмы, безвременно исчезнувшего из штатного расписания «Россериз и Митчелл-Франс».
Огромная толпа топталась на паперти церкви Сен-Клу и заполняла прилегающие улицы в ожидании прибытия катафалка. В ушах у меня до сих пор звучат слова Мастерфайса по поводу этого зрелища. «Кого они хоронят, черт побери?» — проворчал он. И в самом деле, у каждого невольно напрашивался такой вопрос. В честь кого собрались здесь все эти граждане? Мог ли себе представить Арангрюд, что в день его похорон сбежится столько народу и все едва ли не падут ниц, когда появится роскошный гроб, заказанный и оплаченный могущественной компанией? Личного состава фирмы «Россериз и Митчелл-Франс» было бы явно недостаточно, чтобы создать такую толпу, большинство лиц было мне незнакомо… С похвальной предусмотрительностью Сен-Раме приказал повсюду вывесить объявления, разрешающие всем желающим присутствовать на церемонии. Кроме того, заподозрив, что дирекция ведет какую-то тайную игру, Рюмен послал на похороны своих активистов. Само собой, две трети фирмы столпились на паперти. Я сам был ошеломлен, увидев в толпе несколько ответственных сотрудников нашей администрации и рядом с ними — группу известных технократов. Кто их оповестил? Правда, следуя установленным правилам, мы послали в крупные газеты некролог: «Адамс Дж. Мастерфайс, вице-президент фирмы „Россериз и Митчелл-Интернэшнл“, ответственный за финансирование предприятий в Европе, генеральная дирекция „Россериз и Митчелл-Франс“, руководство профессионального союза и персонал фирмы с прискорбием извещают о безвременной кончине Роже Арангрюда, директора по „маркетингу“ в Бенилюксе, выпускника Высшей коммерческой школы; смерть наступила около 22 часов на северном участке парижского окружного бульвара». Под нашим извещением следовало извещение семьи, а под ним можно было прочесть еще и третье, которое гласило: «Компания „Корвекс“, вторая в Европе и первая в Африке по выпуску колбасных изделий в целлофановой упаковке, с глубоким сожалением и скорбью узнала о внезапной смерти Роже Арангрюда, выпускника Высшей коммерческой школы, выдающегося начальника производства компании по выпуску ветчины „Корвебон“».
По зрелом размышлении присутствие стольких ответственных сотрудников из главного штаба на похоронах Арангрюда можно было объяснить появлением этих извещений. До сих пор я никогда не видел, чтобы представители профсоюза принимали участие в похоронах какого-либо ответственного сотрудника, обычно в некрологах довольствовались формулой: «дирекция и персонал». Значит, Рюмен, встревоженный необъяснимым смятением, охватившим фирму, потребовал от руководства участия профсоюзов на всех этапах этой церемонии. До сих пор я редко видел, чтобы американские боссы столь высокого ранга официально выражали свою скорбь по поводу потери одного из директоров по «маркетингу» в каком-либо филиале их компании. Тем более что в конце нашего извещения сообщалось: смерть наступила около 22 часов на окружном бульваре, что само по себе было весьма необычно. Это звучало как «смерть на поле боя», и уже поэтому сообщение могло приковать к себе внимание. Мне кажется, именно так и произошло. Сотрудники парижского главного штаба почувствовали, что это их близко касается. Они, должно быть, испытали сильное волнение или даже восторг, прочитав извещение, под которым стояла авторитетная, на их взгляд, подпись «Россериз и Митчелл». То, что руководство профсоюзов и американские хозяева, объединенные общим чувством скорби, отдали дань глубокого уважения одному из своих коллег — и не кому-нибудь, а настоящему кадровому сотруднику, окончившему Высшую коммерческую школу, в дни молодости с триумфом продававшему такой деликатесный продукт, как ветчина в целлофановой упаковке, сотруднику, принятому затем в лоно сверхмощной, подлинно американской — не итальянской, не британской, не русской или голландской, а именно американской — торговой и промышленной компании, где успеха добиваются лучшие, наиболее способные работники, где господствует справедливость, ибо там строго соблюдается интеллектуальная иерархия, — не служит ли все это знаком уважения к административным деятелям вообще, где бы они ни работали — во Франции, Японии, Италии или в целом мире? А руководство профсоюзов? Согласно ли оно, наконец, признать высокие качества сотрудников нашего главного штаба, их ведущую роль в политике страны и на предприятии, признать их профессионализм и умение, которые способствуют моральному и культурному прогрессу западной цивилизации? А решение точно указать место и час гибели Арангрюда — не было ли оно принято с целью подчеркнуть сильнейшее переутомление, которое он испытывал после непрерывной шестнадцатичасовой работы, тяжким бременем давившей ему на плечи? Ах, он, право, не уступал в доблести расстрелянным женщинам, мужчинам, студентам, чьи имена увековечены на мраморных досках как напоминание потомкам: «Здесь 1 августа 1943 года в 10 часов полицейский Понтье пал под пулями нацистского оккупанта». Или же: «Здесь учились молодые французы, расстрелянные врагом 3 ноября 1942 года за участие в движении Сопротивления». Ведь и здесь тоже героическая смерть. Присутствующие показывали женам извещение. И в чьем-то воспаленном мозгу зарождалась мысль собрать деньги и установить на окружном бульваре доску с надписью: «Здесь в 22 часа Роже Арангрюд, выпускник Высшей коммерческой школы, директор по „маркетингу“ в Бенилюксе компании „Россериз и Митчелл-Франс“, бывший начальник производства компании „Корвекс“ — второй в Европе и первой в Африке по выпуску колбасных изделий в целлофановой упаковке, — получил удар в правый висок, от которого скончался; он стал жертвой переутомления после шестнадцатичасового рабочего дня. Прохожий, помни о нем».