хитрую программу для настройки освещения, выделить невероятный блеск еѐ волос.
– Когда ваш папа придет сюда, я, э-э... уйду, – говорит он.
Отлично. Я буду вечно известна как "потенциальная модель, которая заставила фотографа
торчать с ней, пока она ждала своего папу".
Ожидание – это плохо, но приезд папы хуже.
– О-о, слава богу, вы в безопасности – бормочет он, сердито глядя на нас. Затем он очень
формально благодарит Сэба, за то, что он остался присмотреть за нами, – как будто нам по четыре
года, и двадцать минут громко и неоднократно отчитывает нас, пока мы не находим кафе, где он
может напичкать нас едой.
Теперь его паника превратилась в более холодный, более организованный гнев.
– Не знаю, кому должно быть больше стыдно, – говорит он, – той, которая должна была
заботиться о себе, или той, которая должна была знать лучше.
– Но они сказали продолжать жить нормально, пап! – жалуется Ава.
– Ты называешь это нормальным?
– И они не мошенники. Я ошиблась. Они из модельного агентства, и им очень нравится
Тед.
– Да, нравилась, – бормочу я, выплевывая крошки от большого черничного кекса, – до тех
пор, пока я...
– А ты думала, что ты просто взяла еѐ с собой в какое-то заброшенное здание, чтобы
встретиться с абсолютно незнакомыми людьми, и никто не знал, где вы?
Ава дуется.
– Реконструированное, не заброшенное. И Луиза знала, – тихо говорит она.
– Луиза? – папа вскидывает руки вверх. Подруга Авы, Луиза, хотя и выдающаяся
волейболистка, но еѐ не зря ласково называют Ditz17. Если что-то пошло не так, она могла бы даже
не заметить, что мы пропустили несколько дней. И она, наверное, удалила смс о том, где мы были.
Он вздыхает.
– Тед, милая, я думал, ты более разумная.
Я правда более разумная. У меня вообще больше здравого смысла. Мне хотелось сказать,
―но она заставила меня!‖ – но я говорила это с тех пор, как мне исполнилось три года, и я обещала
себе что, когда мне исполнится пятнадцать, я больше не произнесу этого.
– В любом случае мне лучше отвезти вас обратно,– говорит папа. – Ава, ты принимала
свои таблетки?
Она кусает губы и выглядит виноватой. Папа вздыхает ещѐ раз и, что ещѐ хуже, закрывает
глаза и вытирает их платком. На этой неделе Ава должна принять смесь из лекарств: сочетание
химиотерапии, стероидов и других страшных синих таблеток, которые ликвидируют побочные
эффекты двух других. Я не виню еѐ за то, что она забыла. Хотя, папа винит.
– Мы обещали, милая, – говорит он, не сердясь сейчас, но почти расстроенный. – Я знаю,
это трудно, но если ты не будешь принимать их...
Он думает про те девяносто процентов, и, по-видимому, она не собирается быть в их числе,
если не будет принимать лекарства.
– Хорошо, как скажешь, – ворчит Ава. Ей больше нравилось, когда она валялась на
диване, пока я танцевала перед кирпичной стеной для волосатого парня с фотоаппаратом.
– Ваша мама не должна узнать, – ворчит папа. – Я оставил ей записку, чтобы сказать, что я
взял вас на прогулку по реке. И если она спросит, это то, чем мы занимались.
Ава благодарно улыбается. Через секунду я осознаю, что сказал папа, и всѐ равно до конца
не понимаю. Обычно мама и папа выступают единым фронтом перед лицом неповиновения. Мама
гораздо страшнее, чем папа, хорошо, что он не хочет говорить ей про нас, но почему?
В метро по дороге домой мы сидим рядом, глядя на вырезки из газет, которые папа принес с
собой, и не разговариваем. Я не могу перестать вспоминать, как падал свет на облупившиеся
кирпичи, и как прекрасно Мирей смотрелась на каждой фотографии, и как моя последняя
фотография ... была удивительно не такой ужасной, какой могла бы быть. И как Сэб каким-то
образом смог заставить нас делать то, что он хотел, даже если я никогда не знала никого настолько
немногословного. Я бы хотела рассказать об этом Дейзи, но ей будет неинтересно. По крайней
мере, Ава и я сможем поговорить после отбоя, когда мы должны будем спать.
Когда мы добрались, мама только что вернулась с работы, все ещѐ была в зелѐной рубашке
и читала папину записку.
– Вы хорошо провели время? – спросила она усталым голосом. – Там было много лодок?
– Сотни,– уверенно врѐт папа. Я вижу от кого Ава это унаследовала.
Мама улыбается грустной улыбкой, отражающейся лишь на половине еѐ лица. Еѐ глаза
потухли, вокруг них морщинки, и они не сверкают так, как сверкали до диагноза Авы. Теперь я