– Говорят, скрыться хотел в погребе. Видно, у Глашки. От ее сожителя. Давно ведь рассказывали, что при встрече он ее груди глазами ласкает. А тут, видно, Федор попутал их, – обнаруживали подробности сидящие поодаль на скамейке.
– Секретарь-то наш груди Глашкины тискал. Муж-то и застиг их, – шепотом уточняли причины трагедии те, кто грыз семечки возле ее же, Глашки, ворот.
И скоро уже весть долетела до председателя колхоза Ивана Митрофаныча.
– Как же так? Ведь он с утра сегодня в район на совещание уехал, – удивился тот.
– Да вот, говорят, не уехал. Не успел, царство ему небесное.
– Значит, так, – обдумывал экстренное распоряжение председатель. – Никаких титек и никакого рукоприкладства. Все это брехня. Тут вам не какой-нибудь сторож, а партийный вожак. Петра-сварного ко мне. Вчера ему выгрузили лист нержавейки для ремонта котельной. Котельная подождет. Пусть сварит памятник, со звездой да с серпом чтоб. Гришку с пилорамы ко мне. Он, пройдоха, остатки соснового теса не успел утащить домой. К полудню чтоб домовина была готова. Да как бы коротко не сколотил. Красная мануфактура у кладовщицы есть. Обшить. Завклуб, кровь из носа, чтоб венок да черную ленту. И чтоб написано было бронзовой краской.
Председатель потирал подбородок, размышляя. И вдруг легонько хлопнул ладошкой по столу.
– А ну-ка Федора найдите. Бегом ко мне. Уж не судом ли пахнет здесь.
Вскоре предполагаемый виновник гибели секретаря парткома с бледным лицом сидел в кабинете председателя.
– Ни сном, ни духом я тому не касаем. Как на суду говорю, – оправдывался он, держа растопыренную заскорузлую ладонь на груди.
– Откуда ж эта брехня, скажи мне, – пытал председатель. – От кого он скрывался?
– Да вы Глафиру спросите. Она упрочит мою невинность.
Взошедшая на дознание Глашка, обороняясь, делала такие большие глаза, что председатель сам смутился несуразице.
– Он же вчера помер в своем погребе. А я вчера весь день с лесничихой под Лопатником в малинниках плутала. Кто там меня, медведь разве только, щупал бы?
И только тут осенило председателя, что следовало бы начинать следствие с жены умершего. Но дойдя до парторговского дома и найдя его запертым на замок, он сам уже, однако, домыслил ход событий: видно, успели увезти в район, на вскрытие.
Тем временем далеко от происшествия, в областном городе, аукнулись деревенские события. Племянник Митяя – Витек, ежегодно отправлявший летние каникулы у своей бабки и уже повзрослевший, обремененный шоферской специальностью, не упускал случая хоть на денек-другой нагрянуть к гостеприимным, доброхотливым родственникам в деревню. Поздно вечером, открыв по чьему-то настойчивому стуку дверь, он получил из рук в руки телеграмму: «Умер Васька».
Наутро, еще и шофераЎ не хлопали капотами автомашин, он подошел к завгару, протянул ему бланк.
– Родственник что ли? – прочитав, спросил завгар.
– Ага, – и не моргнул паренек.
– Что ж без печати? Такие ведь заверяются.
– Ага, – повторил паренек.
– Ну да ладно. И без печати умирает человек.
– Ага.
– Чего ты все агакаешь? Двух дней хватит обернуться?
– Хватит, Николаич, хватит. Послезавтра выйду.
Уже в следующую минуту Витек, размахивая курткой, бежал наперерез выезжавшему из бокса самосвалу. На ходу заскочил в кабину.
– Куда тебе сегодня? Подбрось до станции.
Увязшее в июльском ведре солнце щедро палило зноем подсолнечное поле, благоухающую по его закраине полынь, потрескавшуюся, уже и без того горячую, ленту проселочной дороги. И даже вечером, когда каймленные желтыми венками шляпки, развернувшись вслед за светилом на сто восемьдесят градусов, казалось, вдоволь уже насытились теплом и светом, зной неохотно уступал голубой эфир грядущей свежести. Витек до сумерек просидел на камне у обочины, пока не увидел, как в излучине дорожной ленты запылила легковушка. Поравнявшись с пареньком, она затормозила. Из растворившейся дверцы появилась голова Михаила Трофимыча.
– Садись. Нас ведь ждешь.
Жена Михаила Трофимыча подвинулась на заднем сиденье, освобождая место пареньку.
– Что-то незнакома мне твоя личность, – говорил Михаил Трофимыч, поворачивая голову назад к попутчику. – К кому едешь?
– К бабушке.
Попутчик изложил словоохотливому Михаилу Трофимычу цель поездки. Сообщил о погибели своего любимца. И не заметил того, как вскинул брови важный дядька, услышав о смерти козла; вробе б даже морщинки расправились на его, словно придавленном к скулам, лбу. Шофер же почему-то, не переставая следить за вбегающей под капот дорогой, все время отворачивался лицом к обочине, словно заинтересовавшись раскачивающимися шляпками подсолнечного поля.