Мать Глаши – баба Нюра, по причине немощи рук и ног своих, поверженных ревматизмом, принуждена была оставаться на обочине столбовой дороги колхозных трудовых будней. Чтобы исполнить требуемый трудовой стаж для получения с надлежащего срока пенсии, она отправляла, также необходимую в повседневье, должность уборщицы правления колхоза, за что и выписывал ей счетовод трудодни. Была она хозяйкой доброй, не ленилась в деле, не жаловалась на боли в суставах, и даже тихая слабость – приносить с собой на работу непременную четвертушку с чистой как слеза влагой, к которой она, остававшаяся вечером одна во всей конторе, время от времени прикладывалась, – не порушили ее репутации средь односельчан.
В тот вечер баба Нюра, не включая лампочек, в сумеречной тишине протирала подоконники, как вдруг услышала шаги в сенцах и, обернувшись на скрип дверных петель, увидела вошедшего в коридор Михаила Трофимыча. Тот неспешно прошел мимо, невнятно, усталым голосом, буркнув приветствие уборщице, и скрылся за дверью своего кабинета. Баба Нюра, не в состоянии поднять руку для крестного знамения, застыла недвижимой. Но в следующий момент бурно возвернувшиеся силы придали ее ногам такую резвость, какую не обретал еще, должно быть, ни один ревматизм. Она с лицом, будто посыпанным пеплом, предстала перед дочерью, которая хлопотала с чугунками у печи.
– Иль стряслось что, мам? На тебе лица нет, – встревожилась Глаша.
Баба Нюра только теперь дрожащей рукой стала осенять грудь свою.
– Восстал, доченька, дух умершего восстал. Трофимыч обретается в правлении.
Дочь, не понимая, смотрела на мать.
– Вот те Христос! Только что к себе в кабинет пошел.
Минуту спустя, они крадучись входили в сенцы правления, и лишь Глаша притронулась к дверной ручке, как внутри послышались тихие шаги. Мать с дочерью выпорхнули из сенцев и прилипли к стене, а привидение, едва различимое во мраке, бесшумно, не касаясь пола, выплыло из сенцев, остановилось у порожка, дико вращая головой, стало озираться по сторонам, отыскивая жертву. Баба Нюра слышала, как стук ее сердца отдается в бревенчатой стене, и боялась, что этот стук будет услышан воспротивившимся духом. Она тихо оторвалась от стены, но сердце застучало еще громче, и едва ее легкие набрали воздух, чтобы воплем пронзить ночную темень, как привидение тихо поплыло от двери, вновь остановилось и вновь пришло в движение, прочь от обомлевших женщин.
А Васька-Парторг пролежал у изгороди до вечера. Мухи, облепившие его, иссушили ноздри, уголки глаз и вслед за отправившим свои полномочия солнцем отлетели по щелям и пазухам матиц, карнизов хозяйственных построек Митяя отдохнуть до нового дня и пробуждения жизни.
Васька, разомкнув слипшиеся веки, очертил взглядом окоем, потянул ноздрями еще пахнущий пылью воздух. Тихая боль в хребтине отдавала в голову, пересохший язык прилип к горячему небу. Он тронул сухими губами полосатый листок мать-и-мачехи, ущипнул его, помял зубами, откусив листок под черешок, стал медленно жевать, потянулся мордой к пучку животворной зелени. Окончательно прийдя в себя, он встал, почесал рогом подвздошье, оглянулся на пустующий двор. «Должно быть, на сегодня вольная дана», – подумал и направился к прорехе в изгороди. Прежде чем вылезть на волю, о конец жердины долго растирал шею, пока не приглушил боль в ней. Темнота тем временем пеленала улицу, огороды, сараи, куртинки татарника у спуска к речке. От речки послышались приближающиеся детские голоса.
– Мне жалко Ваську, – говорила девочка. – Пойдем посмотрим, он там, за оградой лежит.
– Не-е-ет, я не пойду, – отвечал мальчик. – Мама сказала, что, если его сразу не закопают в землю, он ночью чертом обернется.
– Это бабушкины сказки. У нас черти не водятся.
– И вовсе не сказки, – стоял на своем мальчик. – А в овраге за гумном...
Тут голос мальца осекся. Из-за куста крушатника в темноте торчала рогатая козлиная голова.
– Ой, это же Васька. Живой.
Девочка протянула руку через кусты. Васька мягкими губами тронул пальчики детской руки, вылез из кустов. Крутой его нрав менялся в обществе ребятишек. Многократно испытавшие свою прочность на поясницах взрослых, его рога никогда не опускались в бойцовскую позицию против детей. И теперь он отвечал легким пощипыванием ладошки на ее приветливое прикосновение.
– Вот тебе и черт, – проговорила девочка, демонстрируя материальность окружающего мира, и оглянулась, отыскивая глазами своего спутника. Она окликнула мальчика по имени. Но того и след простыл, словно не шли они только что рядышком.