– Ну я пойду, – проговорила оробевшая-таки девочка и торопливо направилась в сторону улицы. Васька проводил ее долгим взглядом в спину.
Иван Митрофаныч по своей председательской привычке просыпался рано. Еще и деревенский пастух не щелкал кнутом у дальнего курмыша, призывая хозяек полнить скорее доенки и выгонять скотину за ворота, а он уже очнувшийся лежал на раскладушке под вишней, потирая волосатую грудь. Странный сон привиделся ему ночью. Сон столь редкого содержания, что и не знаешь, как такое могло уложиться в подсознанье.
Осушив за ужином стакан перцовки, с устатку, он не поддержал словоохотливости жены, которая старалась вытормошить у мужа официальную версию гибели парторга, и ушел в сад, где устроил себе ночевье с наступлением летних дней. Вроде б еще глаза не сомкнулись, борясь с утомлением, а это наваждение явилось обликом Михаила Трофимыча, в подштанниках и опорках на босу ногу, извинявшегося еще на подходе к раскладушке за поздний визит.
– Не виделись сегодня, дай, думаю, перед сном загляну, – говорил тот. – Ты ведь по обычаю раньше меня начинаешь день, так завтра, может, спозаранок дашь распоряжение. Райком торопит: давайте, мол, отчет о сенозаготовках. А мы еще и не начинали. Может, завтра приступить?
– Приступим, Трофимыч. Травостой подоспел. Вот только похороним тебя и приступим. Как это тебя угораздило?
– Что это ты хоронить меня торопишься? – возразил поздний гость. – Я и годами-то не превзошел тебя.
– Годами не превзошел, да вот поспешил к праотцам.
– Ну ты, слушай, должно, перехватил за ужином лишку, – закончил разговор Трофимыч. – Завтра поговорим.
Он направился тропкой к перелазу в ограде, соединявшему дворы руководителей хозяйства.
«Приснится ведь, – размышлял Иван Митрофаныч утром, покидая раскладушку. – Правду говорят, видно, – покойника нельзя долго держать необустроенным. Вечером не проведал его – так сам явился. Во сне, а явился. И все с хозяйственными заботами. Должно, и на том свете в партийных вожаках определился».
Он, выпив прямо из крынки парного молока, поплескал в лицо холодной воды из ведра, предусмотрительно поставленного женой под яблоней, и, бросив через плечо пиджак, вышел в калитку.
В такую рань в правлении делать нечего. Нужно побывать вначале на утренней дойке, встретиться с механиком, заглянуть на гумно, переговорить с бригадирами, у которых день тоже начинается до восхода солнца. И лишь после этого председатель пошел к себе в кабинет, к бесконечным бумагам, телефонным звонкам, пустяковым проблемам, прорастающим ежедневно как сорняк средь выращиваемой культуры.
Он только угнездился за столом, в задумчивости рассматривая прислоненный венок с черной лентой, как дверь открылась и в дверь вступил кто-то. Ивану Митрофанычу были привычны посетители, для которых табличка, предписывающая часы приема, была так же никчемна, как для курильщика та приписка на папиросной пачке с предупреждением минздрава о вреде курения. Он неохотно повернул голову в сторону посетителя.
– Доброго здравия, Митрофаныч. Что это у тебя в углу? Никак скончался кто?
Но поспешим осадить предвкушение читателя, который, конечно же, первым понял, что в кабинете появился не кто иной, как Михаил Трофимыч; что вот сейчас должны приключиться или немая сцена, или, наоборот, какие-нибудь страсти-мордасти. Полноте! Председательская должность – навродь фронтовой. В какие только переплеты ни попадает руководитель разношерстного по характерам, нравам, привычкам людей коллектива. То чья-то жена ушла к другому, то муж поколотил сожительницу – идут к председателю; то телка пала, вкусив на всполье гербицидов, то кому-то бычка-летошника надо бы поменять на телку – опять к председателю; то умер кто, а то пополнение в семье.
Не дано председателю опускать руки или источать эмоции перед какими бы то ни было перипетиями.
Дед Горюн, например, – бывший колхозник, а по выходе на пенсию школьный сторож – преподал колхозным руководителям хороший урок. «Старуха умерла, Иван Митрофаныч. Выделил бы денежное вспомоществление на похороны», – обратился он как-то к председателю. Какой может быть разговор, не принято в деревне требовать свидетельство о смерти. Через год дед Горюн, ничтоже сумняшеся, – недосуг председателю помнить всех преставившихся – опять появился в кабинете с той же просьбой. У Ивана Митрофаныча ворохнулся червячок сомнения, но, и вправду, было недосуг – выписал в спешке.
Но не все коту масленица. Сам дед Горюн объяснял ту осечку понедельником – тяжелым днем.
– Старуха успокоилась, Иван Митрофаныч. Помог бы немного деньгами, – предстал он в третий раз перед председателем.