Словом, первые недели учебы, можно было подумать, даже сколько-то увлекли Ашрафа. Правда, тут надо было разобраться с самого начала: учеба ли сама по себе удерживала его несколько месяцев в тех стенах. Ашраф же, почувствовав себя уже с первых дней не в своей тарелке, рано начал задумываться на сей счет и скоро уяснил в душе, что сомнение не оборачивалось должным исходом вовсе не из-за его приверженности избранной с бухты-барахты стезе.
Все объяснялось просто. В одной группе с ним училась та, на которую Ашраф обратил внимание, будучи еще абитуриентом. Ее звали Зимфирой. Внешние данные девушки были таковы, что даже когда подошла очередь заходить в кабинет, где сидел строгий экзаменатор, парень забыл о поджидающих испытаниях и не мог отвести глаз от выразительных контуров ее упругих бедер и обнаженных по плечи рук. После экзаменов они встретились в одной студенческой группе, к тому же и комнаты их в общежитии оказались по соседству.
Зимфира была проста и добросердечна. Училась она увлеченно, и даже после занятий, вернувшись в общежитие, постоянно держала на столе раскрытый учебник анатомии и тетрадь, в которую красивым почерком были вписаны столбцами термины и названия, учить наизусть которые здесь приходилось каждый день.
Ашрафа она жаловала вниманием, быть может, больше как анатомическое пособие. Частенько заходя к нему то за солью или вскрыть консервную банку, а то просто развеяться после утомительной зубрежки латыни, она могла нарочито властно взять его за переносье и продекламировать учебное четверостишие про носовую кость:
Как на лямина криброза
Поселилась криста гали,
Впереди форамен цеттум,
Позади ост сфенайдале.
Ашраф безропотно переносил упражнения дотошной однокурсницы. Впрочем, это было не без пользы для него самого, и не только потому, что по ее требованию он должен был повторять произносимые термины.
Когда на занятиях группы приступили к разделу о мышечном строении тела, Зимфира была с сокурсником уже вовсе накоротке.
– Мускулис бицепс не ослаб еще без физических упражнений? – спрашивала она словно бы строгим голосом, взяв парня рукой выше локтя. – Так, трицепс в порядке. Дальтеидеус не утратил своей упругости.
Вот тут-то не находивший особого удовольствия в изучении анатомии Ашраф впервые применил обретенные знания на практике, когда девушка как-то вновь зашла к нему. Начал он, в общем-то, осторожно.
– Мускулис флексор, мускулис экстензор, – прощупывал анатом пухленький локоть податливой соседки. – Мускулис гастрокнемиус, – продолжал он, гладя ей живот. – Что-то сегодня под ним чувствуется пустота. Видно, еще не ужинала.
– Да чтобы гастрокнемиус укрепить, надо еще до гастронома дойти, – отвечала та, не смущаясь решительности парня.
А осмелевший анатом продолжал дальше, уже поглаживая и называя мышцы упругих бедер идеального пособия.
– Мускулис глютеус, – похлопал он ее несколько ниже поясницы и завершил, однако, урок, чувствуя, что Зимфиру обеспокоила его основательность.
Но все это были дела давно минувших дней. Потому что сколько веревочке ни виться, а конец будет. Он ушел из института. И вовсе не из-за слабых учебных способностей. А средь упомянутых претендентов бывает немало и таких, кому б щи лаптем хлебать – да простит меня читатель за столь строгое суждение, – но нет, они в конце концов выживают в учебном процессе длиною в шесть и более лет и облачаются в белый чепчик да халат, обретя такую важность в лице и во всей осанке, словно они насквозь видят человека и в их активе тысячи жизней, возвернутых из лап коварных болезней.
Расставание с медициной было неотвратимым. Ашраф при его гипертрофированной брезгливости не мог переносить ни вида, ни запаха трупов, коих приходилось таскать на носилках чуть ли не к каждому занятию из подвала анатомического корпуса, где они плавали в лоханях в изрядном количестве. И никакие убедительные живописания преподавателя о том, как дефицитен этот учебный материал, оказавшийся в распоряжении института, разве только если не будет востребован объявившимися родственниками какой-нибудь бездомный висельник или не завещает еще при жизни останки свои на пользу науке какой-нибудь профессор, не утверждали Ашрафа в значительности для него профессии, с которой столкнул его бескостый язык сестры.