Я оказался в Ольховке, когда отыскивал средь обывателей знатоков староветхих историй о происхождении местных географических названий – топонимов, и познакомился с Василием Митрофановичем Грузденко, человеком сведущим, памятливым, к тому же незаурядным рассказчиком. Каждое наименование местечек, урочищ, из записанных с его слов, по звучанию похоже на народную песню, притчу: Аляников отруб, Дукашина гора, Овраг, где баба плачет, Часовенка. Возле русской деревни – русские названия. Потому невольно привлек внимание Имамейкин куст – от башкирского имени Имамей.
– Откуда, говоришь, такое название?
Василий Митрофанович замолчал, словно переживая те далекие события, и повел рассказ уже истово, будто песню запел, не теряя в задумчивости нити повествования, не возвращаясь к чему-либо упущенному по забывчивости, уверенный в доподлинности всего, о чем решил поведать.
– Наши деды рассказывали: первопоселенцами Ольховки – а называлась она поначалу Михайловкой – были выходцы из деревни Богдановка Каменецк-Подольской губернии Болтовского уезда Кацебальской волости. Бывшие царские солдаты получили здесь землю на вольное поселение.
Башкир по характеру своему человек покладистый, незлобивый. Если ты пришел к нему с миром, он добросердечен и отзывчив. Но, должно быть, вызвали недовольство у кого-то из коренных жителей переселенцы. Не успели прибылые освоиться, как однажды ночью угнали у них табун лошадей. Многие тогда оробели. Не нужна стала эта дармовая земля в диких краях. Собрали пожитки – и назад. Оставшиеся отстроились, пообыклись, хлеб-соль завели с иноверцами, делили с ними невзгоды, с пониманием относились к их переменчивому настроению, то веселому и уступчивому, то отгораживающемуся от собеседника сардонической шуткой. Но немалой обузой стал для ольховцев один из новых знакомцев – Имамей. По каким неисповедимым путям не ездил он, какая заветная тропка свернула однажды в Ольховку?
Рассказ Василия Митрофановича о конокраде был невычурным и кратким. Только довелось мне через несколько лет услышать про Имамея еще раз, уже из уст женщины-башкирки. Трогательные и сентиментальные суждения воссоздали тогда в памяти несколько иной образ, с которым я вступаю в эту печальную повесть.
То лето 18... года рано приветило скотоводов подоспевшими травами яйляу близ урочища Туйрамазар. Холодное межсезонье, когда в бишкунак старый башкир с упованьем произносит имя аллаха, прося благорасположения в грядущие месяцы, накоротке сменилось добрым ведром, и уже скоро задымили очаги перед лубяными кошами откочевавших из аула семей. Не было в те дни среди этих людей счастливей пары, чем Гульбика и Ахметгарей. Потому что в их коше покачивалась под сводом колыбель – бишек. Первенец молодых, в любви рожденное дитя вдыхало целебный воздух дикой природы, настоянный на запахах мяты, выкинувшей тонкие кисточки смородины и еще не запылившей полыни. Окружающий мир, как звездное сито темного неба, покоем и уверенностью поило счастливое существование молодых. Ни захромавший конь, ни принесший хлопоты, отбившийся от стада теленок не омрачали настроения. Купание малыша в отваре чистотела, принесенная мужем охапка лесных цветов или пучок сарымсака – горного чеснока к ужину были значительней любых неприятностей.
– Наш Имамей красив, как этот синий колокольчик, – говорила Гульбика, вечером возле очага вставляя стебель цветка в стежок своего бешмета.
– Цветок – это ты или наша дочка, которую родишь мне когда-нибудь. А Имамей – кленовый росточек. Он никогда не склонит головы ни перед баем, ни перед русским начальником, – возражал Ахметгарей, ласково похлопывая жену по спине. – Я вижу его уже егетом, и тот сохатый, который перебежал тропинку тогда, в день нашей любви, скоро отдаст свои рога для рукоятки кинжала моего сына.
Но судьба не слышит голоса радости и не всегда оградит ее от поджидающей случайности. Любая нелепая оплошность готова сокрушить закономерный расцвет счастья. Не дано было Гульбике родить дочку, не успел выточить ручку кинжала Ахметгарей.