Федор Игнатьевич с березовым дрючком в руках. Соскочил с лошади, зло смотрит на башкирца.
– Что, вилок, не ушел, говоришь?
Делает несколько шагов, замахнулся, но Имамей коротким взмахом кнута захлестнул дреколину, которая падает к его ногам.
– Остепенись, Игнатьич.
Ефим Захарович встает между противниками.
– Остепенись. Я чаю, не из злодеев парень. Дружок с ним был, утек. Того не видал. А этот из нижней деревни. Не похож на золоторотца. Известен мне его родитель.
– Не похож, говоришь? Ты посмотри на его морду. Шел бы у своих крал. У Хажики одного косяк, почитай, что наш табун.
– Ладно, охлынь, друг. Поехали. Отбили и ладно. Конокрад-то уж больно некудышный оказался.
– Ну ладно, знаком, иди с миром, – обращается он уже к Имамею, садясь на Гнедого и подтягивая на поводе отслужившего погоню коня. – Иди к товарищу своему, если он еще не добежал до Бугульмы. Иди и скажи: руки-ноги укоротим, сунетесь еще раз.
Имамей сидит на земле, хлопая кнутовищем по ладони. До него доносятся еще голоса уехавших русских.
– Ты в деревню поедешь или со мной? Я заверну к Дуплу, посмотрю, не увезли ли мой съемник. Мазанка совсем рушиться начала, понову отстроить хочу. Сегодня, если целы остатки, надо подвезти.
– Поехали. Здесь крюк-то сажен триста, – отвечает голос бородача.
– Стой! Я ружье оставил. Эх, голова!
– Ладно, подожди, я сам заберу.
Имамей видит, что бородач вернулся, быстро встает, наблюдает за ним. Тот спешивается, снимает ружье с сучка, делает шаг к лошади. И тут перед глазами мелькнул приклад. Удар пришелся по затылку. Теряя сознание Имамей осел на землю...
Он очнулся от тихого прикосновения чьей-то руки. Открыл глаза. Сквозь пелену увидел лошадь. Неужели русские вернулись? Может, хотят добить? Надо собраться с силой. Но что это? Лошадь совсем другая – саврасая, с красивым черным нависом. Хвост едва не достает земли. Показалось, наверное. Закрыл глаза. Видно, конец. Так и не довелось пожить по-человечески. Жил как собака, и смерть пришла собачья. Но рука снова коснулась лба. Пальцы мягкие, теплые. Он открыл глаза. Сознание вернулось. Сильная боль в затылке, правое ухо заложило. Во рту кисловатый вкус крови. Лошадь и вправду другая. Кто-то присутствует возле него. Превозмогая боль, повернул голову.
Перед ним на корточках сидит девчонка. Подол цветастого платья свисает с колен, волосы распущены, в руках косынка. В глазах больше тревоги, чем любопытства.
– Очнулся? – говорит она. – А я-то думала, людей надо звать.
Имамей упирается в землю локтем, садится, молча глядит на нее. Выходит, приехала вслед за мужиками. Вот ведь русская девчонка! Башкирка и та не всякая сядет верхом на лошадь, да чтоб простоволосая была.
– Ну как ты? – спрашивает она. – Давай-ка я полечу тебя. Ты по-русски говоришь?
Имамей молчит. Уперев большой палец в сомкнутые губы, склонив голову набок, смотрит на нее.
– Что ж ты молчишь?
Она встает, оглядывается вокруг.
– Подожди, здесь внизу ручей. Я смочу платок.
Она уходит и скоро возвращается. В руках мокрая косынка и кулек из лопуха. Воды принесла.
– Пей.
Он, поддерживая ее руку, отпивает несколько глотков, остатки воды выливает на ладонь, прикладывает ее ко лбу.
– Подожди, я сама. У меня ловчей получится.
Она осторожно вытирает ранку на подбородке. Косынка окрашивается в алый цвет. Когда притронулась к затылку, он не выдержал, тронул ее руку.
– Потерпи чуток. Потерпи, джигит. Потерпи – батыром будешь.
Она вытерла запекшуюся кровь на виске, тронула еще раз подбородок, стала растирать пропитанный кровью ворот рубахи.
– Может, снимешь рубашку? В холодной воде, пока не высохла, кровь-то отмоется. Сними рубашку.
Имамей мотает головой, смотрит себе под ноги. Непривычна парню женская забота.
– Снимай, снимай. Не стесняйся.
Она уже настойчивей тянет за рукав. Он нерешительно стягивает рубаху через голову, комкает ее в руках. Она от неожиданности умолкает и уже не скрывает удивления: то, что было незаметно под одеждой, обнажилось выпуклыми валунами мышц; грудь, как ступа, перетянутая в основании стальной лентой, удавлена в конусе живота ремнем.
– А ты и есть богатырь, – тихо говорит, забирая рубашку.
Отстирав рубаху в ручье, возвращается, хочет повесить ее на сучок: пусть подсохнет на солнцепеке. Но парень берет рубашку, надевает ее.
– Ну да и ладно. На теле-то выветрит быстрее. Видишь как? Совсем другое дело. Прямо на свиданку теперь можно идти.
Помолчав, спрашивает:
– Как тебя звать?