Парень поднимает голову, смотрит ей в глаза.
– Имамей.
– Имамей, – повторяет она. – А меня Настей зовут. Настя. Слышал такое имя?
– Настя, – повторяет он, кивая.
Глаза ожили. Смотрит, будто хочет что-то сказать. Но вдруг поворачивает голову, прислушивается, начинает что-то отыскивать глазами в траве. Наклонился, подобрал. Кнут. Короткое массивное кнутовище, обитое ременной лентой, плетеный, толстый в основании, с жидким, как ивовый прутик, окончанием хлыст. Снова прислушивается, Настя молча смотрит в том же направлении. Послышались шаги. Из-за куста появляется голый, как колено, череп. Глубоко посаженные в глазницы темные зрачки. Что-то страшное, не дай бог увидеть такое ночью. Девчонка невольно подается к парню, встает за его плечом.
– Это я, – говорит череп.
– Куркма, – трогает за плечо оробевшую девчонку Имамей. Не бойся, мол. – Ыщтапан, – показывает он на неожиданного пришельца глазами.
– Не обижаешься ли, Имамей? Я не думал, что ты отстанешь. Избили тебя, смотрю... А ты кто? – обращается тот уже к Насте.
Она молчит.
– На лошади, смотрю. Должно, тоже была в погоне.
Помолчал.
– Слушай меня, девка. Парень здесь не виноват. Он очень добрый, потому и согласился помочь мне. Но и я не вор.
Вновь помолчал и уже строже продолжил:
– Вот что, девка. Я ни стращать, ни упрашивать тебя не могу. Но об одном попрошу: не говори никому о том, что видела здесь. Слышишь? Обо мне не говори. Я могу поверить тебе?
– Я не скажу, – невольно вырвалось у Насти.
– Вот и спасибо на том. А мне пора. Спасибо, Имамей. За все спасибо. Мне пора. Уж не свидимся больше. Не обессудь.
Он протянул жилистую руку навстречу загорелой руке парня.
– Мне пора.
Повернулся, подобрал мешок с земли, широкими шагами направился в чащу, откуда появился.
– Хош бол! – донеслось ему вслед: прощай!
Настя настороженно смотрит в задумчивое лицо парня. О чем он? То ли опечалился, то ли вздохнул свободней.
– Имамей, – трогает она за локоть. – Мне домой надо. Искать станут. Я домой поеду.
Он словно стряхнул мысли. Стал суетливым, смотрит на нее виновато.
– Я домой поехала.
Она подошла к лошади, отвязала повод от куста. Смотрит по сторонам: может, пенек или сук какой поблизости. Не запрыгивать же перед парнем по-мальчишески. Он понял, подошел к ней. Сзади взял крепкими ладонями за пояс, лишь слегка присела, оторвал ее от земли, усадил чуть было не на холку лошади. Потому и улыбается, хлопает лошадь по шее, чтоб не заметно было смущение. Она поправила подол, тронула поводья. Отъехав, остановилась, повернула лошадь.
– До свиданья, Имамей.
Он улыбается. Поднял кнутовище, покачал в воздухе.
– Хош!
Она пятками ударила в бока лошади. Проскакала, снова остановилась. Качает в воздухе ладошкой. Он улыбается, тоже качает рукой.
– Хош бол! – говорит тихо, словно сам себе.
Теплый ветерок ласкает лицо парня, играет черными волосами. Нет, это не ветерок, это пальцы той девчонки, которая ускакала только что. Белые облака тянутся по небу в сторону Ольховки. Будто стадо овец разбрелось по лугу. Они следуют за девчонкой. Но облака ли? Может, это мысли парня, который, забыв обо всем, идет краем леса, бьет перед собой кнутом, словно отгоняет их прочь.
Четверг – базарный день в башкирской деревне Верхняя Бишинды, набольшой в округе. Здесь на улицах сегодня будет многолюдно. Едут сюда не только продать, купить что-либо, но и повидаться со знакомыми, родственниками, как говорится, показать себя, узнать о последних новостях – что творится в мире: может, война нагрянула, и русский царь зовет верноподданных под свои знамена; может, губернатор из Уфы прислал какой новый налог.
Все пути стекаются на базарную площадь, которая словно только и ждет людей с самой рани, часа два спустя после того, как муэдзины трех мечетей призовут правоверных к первой молитве.
От Нижней Бишинды до Верхней полчаса ходьбы, но Искужа встал спозаранок, разбудил Имамея. Сподручник не помешает. Слух прошел, что приехал купец, специально за шерстью. Ольховские мужики подрядились доставить груз на дальнюю камскую пристань. А у Искужи два мешка шерсти. Прошлогодний залишек оставался, да нынешнего руна снял в изрядном количестве. Если повезет – сбудет все чохом. Деньги нужны. Обнову справить бы детям. Дочь уже заневестилась, а ходит в обтерханном платье. Сын все подмечает, какие сапоги купили приятелю, какая у него рубашка. Имамей – этот без особых канителей. Минувшей осенью прослышал, на неделю уехал в Зигитяк, кому-то колодец копать. Вернулся в новых яловых сапогах, полушубок справил. Нынче опять куда-то собирается. Неделю назад пришел утром (где-то пропадал три дня), лицо в ссадинах, затылок в запекшейся крови, как обычно, ничего не рассказывает, весь в думах, только и сказал: «Пойду в Аднагулово». Но пока не видать, чтобы собирался. Мачеха молчит, видит, что-то случилось с парнем. Может, с зимогорами связался. Для кого-то, не для себя ведь барашка у Хажигали выкрал.