Когда эта маета стала повторяться каждую ночь, выведенный из терпения отец решил перебраться спать во двор. Он устроил под навесом лежак и с удовольствием уснул в первую такую ночь. Но ведь какие летом ночи, не успел сомкнуть глаза – уже и обутрело.
Не проснулся Митяй в ту ночь от младенческого плача. Однако, лишь первым касанием тронула денница деревню, Митяев же петух, имевший обычай, покинув насест, первым в деревне подавать голос, встал обок спящего хозяина и заорал у него под ухом так, что Митяй, словно облитый холодной водой, вскочил из постели и бросился за петухом. Прогонявшись, но так и не сумев наказать нарушителя покоя, он вернулся в остывшую постель. И только начал засыпать, как ранний певец восстал на исходной позиции и снова заголосил во всю мочь, быть может, решив, что не угодил хозяину слабостью первой песни. И снова бросился Митяй за птицей в тщетную погоню.
К школьному сторожу деду Горюну Митяй пришел несколько дней спустя уже нервозный. Объяснил все.
– Спи, коль желаешь, – кивнул дед на топчан. – Мне, все одно – службу несть, и лавки хватит.
– Малое дитя, оно должно плакать, – рассуждал дед. – А с петухом я научу тебя, как оформиться.
Управу на горлопана дед Горюн предложил простую. Митяй принес от него утром миску с моченым пшеном – отходами домашнего винокурения.
– Вечером дашь поклевать – как убитый заснет, еще и будить утром как бы не приш-лось, – наставлял дед.
Вечером, когда домашняя птица потянулась на ночлег, Митяй, отбив петуха от хохлаток, осторожно подвинул к нему миску с пшеном. Тот так охотно клевал пшено, запрокидывая голову, пил влагу, что вскоре пришлось, ошикав его, забрать миску, потому что не входило в намерения хозяина спаивать предводителя хохлаток. Предполагался лишь сон его покрепче да подольше.
Люба, не понимая, чем занят муж, звала его:
– Пошел бы посидел с детьми. На стол накрывать пора, не могу отойти.
– Да подожди ты со своими детишками, – отбивался отец,
Вкусив хмельного, петух разохотился и уже не шел в курятник. Он, весело попевая протяжное ко-ко-ко-кооо, подходил вплотную к хозяину и с укоризной смотрел на него: мол, чего так мало. Он пытался вскочить на руку. «Ну нахал!» – возмущался Митяй и осторожными пинками оттеснял петуха к курятнику, из которого едва слышались голоса разместившихся по насестам кур.
Поздно вечером после ужина, едва затейник распластался на лежаке под одеялом, из курятника вдруг послышалось громкое кудахтанье потревоженных чем-то кур. Быстро встав, Митяй подбежал к курятнику, чиркнул спичкой и заглянул в щель над дверью. Куры на шестах испуганно тянули головы вниз. В углу носом в свежем помете, распластав крылья и вытянув шею, лежал упавший с шеста петух. Он издавал протяжные звуки, но при этом не шевелился и, как видно, вставать не собирался. «Уж не лишку ли перехватил? Не кончился бы», – подумал Митяй, отходя от курятника. Куры угомонились и перестали обращать внимание на уснувшего внизу начальника.
Но беспокойство Митяя было напрасным. Наутро в назначенный час, лишь звезды погасли на небе и на улице стало светать, петух в совершенном здравии и необычайной бодрости снова стоял возле лежака, на котором, собравшись в комок под одеялом, почивал хозяин дома. Он шумно захлопал крыльями и гортанно заорал. Митяй медленно высунул голову из-под одеяла. Петух глядел на него немигающим оком. Осторожно ступая, он пошел вдоль лежака, словно приглашая хозяина вставать. «Нет, мало я тебе дал», – думал окончательно проснувшийся Митяй.
Мысль об укрощении нарушителя покоя гвоздем засела в голове. Весь день Митяй был в растерянности, зевал. За столом, вдруг прекратив есть, многодумно начинал глядеть в окно и грызть ложку.
– Чего ты сегодня мешкотный какой-то, – смотрела на него жена. – Уж не влюбился ли?
– Да, влюбился.
– С дочками поваландайся, забудешь про любовь.
Но общение с детьми вводило Митяя в еще большую задумчивость. Лишь дело доходило до плача, как он кричал жене, чтобы она освободила его от ада.
– Ешь, ешь, проклятущий, – приговаривал он, вновь подкармливая петуха вечером хмельным. – Ешь побольше. Я посмотрю, как ты у меня запоешь.
Петух торопливо клевал из миски. На стук клюва к миске бежали куры, но в них летели комья земли, и куры, кудахтая, разбегались в стороны.