Тепло фантазии грело душу до дома. Не остывало оно и в первые часы по возвращении. Он зашел в избу, обнял встретившую жену, справился о ее здоровье, не забыв извиниться за якобы непредвиденную задержку в лесу, нетерпеливо метнулся к люльке, взял в руки оба свертка.
– Который Андрюшка-то? – спросил.
– Уж и Андрюшка, – улыбалась жена. – И имя приготовил.
И вновь отцовство проснулось в возбудимой душе. Вновь, раскинув руки, застывал отец над люлькой. Нетерпеливо ждал достаточного возраста малышей, чтобы приучастить сына к той жизни, о которой строил немыслимо причудливые планы. А детва, как и должно было, подрастала. Подрастала при всех атрибутах младенчества, при недоспанных ночах матери, при ее беспокойстве о бесценном здоровье своих чад, при ежедневных, ежечасных стирках и прочих, прочих хлопотах.
Малыши были похожи друг на друга и внешностью, и голосами. И факт этот чуть было не стал сокрушительным для их отца, страстного охотника.
Однако какое отношение имеют еще беспомощные создания к охотничьей страсти отца? Как и что могли они сокрушить в нем, в его безмятежной жизни?
Немало свободного времени Митяя было отдано охоте. Еще больше уделялось подготовке к ней. Не столько было принесено домой уток, зайцев, рябчиков, не столько было пройдено по уреминам и болотам, сколько дома перекладывалось с места на место охотничьих причиндалов, сколько шла подготовка, сколько предвкушался процесс добычи.
Вернувшись вечером с работы, Митяй ужинал, а затем брался за свои ящички, коробки, баночки, мешочки, в которых хранились боеприпасы. Не раз и не два они упаковывались и переупаковывались, укладывались и перекладывались с места, показавшегося неудобным, в более подходящее. Мешочек, в котором хранилась дробь, вдруг мог показаться чрезмерно большим, а потому он распарывался и перешивался в меньшем размере. Картечь, хранившаяся в жестяной банке из-под консервов, однажды пересыпалась в стеклянную банку с резьбовой крышкой, жестяная же банка использовалась под пыжи, а коробка из-под пыжей – под старые, раздувшиеся и позеленевшие, с потрескавшимися краями, гильзы, которые следовало бы давно выкинуть. Но через некоторое время коробка высвобождалась, потому что обнаруживалось, что старые гильзы можно хранить, просто увязав их по нескольку штук; в коробку вновь засыпались пыжи, а освободившаяся жестяная банка заполнялась только что приобретенной мелкой дробью.
Предметом особого внимания было ружье. Старая, тульского образца, одноствольная цилиндровка вызывала умиление у ее владельца. Сняв со стены, он переламывал ружье, щурясь смотрел в ствол, щелкал языком, рукавом протирал пыль, вертел его в руках, впадал в задумчивость, вспоминая удачливые моменты охотничьей биографии. Особую ценность приобрело ружье после незадачливого случая с обменом, когда по простоте души своей Митяй уступил его Полторайке, давшему взамен испорченную при чистке стволов двустволку. Но со временем все вернулось, как говорят, на круги своя, а ружье – к прежнему хозяину. И только новый непредвиденный случай чуть было вновь не оставил Митяя в убытке. Причиной тому были все те же страсти, на которых строилась вся его жизнь.
Вторая двойня младенцев отличалась от первой более спокойным нравом. То ли родители, обретшие уже воспитательский опыт, меньше канителили их, то ли природа вложила в них это спокойствие. Однако не пришлось отцу семейства сбегать по ночам из дому. Спал он на зависть жене сладко и беспробудно. И даже со временем, когда малыши уже подросли, предложил стелить ему с сыном отдельно. Пусть, мол, с отцом привыкает.
– Ты что, спятил. Задавишь еще во сне, – возражала жена.
Симпатии отца были явно на стороне сынишки. Он тянулся к нему, словно не было в семье еще троих дочерей. Только его брал на руки, посадив верхом на шею, под трубные звуки маршировал по комнате. Но дочери, хочешь или нет, были здесь же. К тому же сестрица-двойня и лицом, и одеждой так была похожа на братца, что случалось, иногда в разгар затеянной игры отец внезапно обнаруживал, что в руках у него вовсе не сын. На вытянутых руках, брезгливо морщась, нес он дитя к люльке, где та и оставалась, безразлично глядя на братца, который оказывался на руках отца вместо нее.