А пока что время с чудовищным, если можно так выразиться, терпением, которое оно проявляет в подобных случаях, творило сотни перемен, незаметных постороннему глазу. Все без спешки само сползало к иным порядкам. Стоит задуматься над тем, почему возмущает нас торопливый поступок и почему тот же самый поступок, но подготовляемый в течение нескольких месяцев, встречается общим одобрением. Не прошло и полутора лет после женитьбы Филиппа, как Элиана заняла место Анриетты.
Уже с утра тщательно одетая, Элиана вбежала в столовую, как бегут на свидание. Она и не знала, какой радостью освещено ее лицо, и бросила с порога:
— Я же предсказывала.
Филипп стоял у камина, где полыхали поленья, и читал газету. Внезапное вторжение Элианы грубо оторвало его от дум, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы быть любезным.
— Доброе утро, Элиана! Что ты предсказывала?
Тон, которым были произнесены эти слова, подействовал на Элиану, как ушат холодной воды.
— Анриетте нездоровится. Ничего удивительного! Угадай, в котором часу она вернулась!
В знак полного неведения Филипп пожал плечами.
— В половине третьего. И, понятно, утром проснулась с дикой головной болью.
— Дай ей аспирину.
— Ты же сам знаешь, что она и без моего совета приняла аспирин; словом, все произошло так, как я вчера тебе говорила.
— К чему ты клонишь?
— Я? Ни к чему не клоню. А впрочем… Анриетта уморит себя этим аспирином. Мы покупаем в неделю две пачки, другими словами, сорок таблеток на восемь дней. Непременно поговори с ней серьезно и для начала отними у нее аспирин, она его под подушкой держит.
— Ни за что.
— Как угодно. Но если бы она меньше выезжала, у нее не было бы таких мигреней. Тоже можешь ей об этом сказать.
— Говорил уже.
— А ты повтори. Она чересчур много пьет. Тебе известно мнение врача. Здоровье у нее не блестящее, неважно с почками, и хотя ей всего двадцать девять, печень у нее, как… у сорокалетней.
— При таком цветущем виде… не верю.
— Смотри, не ошибись. Мама была точно такая же, а ты знаешь, как она умерла…
— Давай поговорим о чем-нибудь другом.
— С удовольствием! Как спал?
— Немного, но хорошо.
— Тебя Анриетта разбудила? А ну-ка покажись. Повернись чуточку.
От досады он даже рассмеялся.
— Поверь мне, Элиана, чувствую я себя прекрасно. И вид у меня хороший, я смотрелся в зеркало. Садись завтракать.
Со страдальческой миной Элиана замолчала и молчала несколько минут, потом ее охватило раскаяние — то, что она наговорила здесь об Анриетте, вряд ли бы той понравилось. Кончиками пальцев она провела по скатерти, словно нащупывая несуществующую дырочку.
— Филипп, — вдруг начала она, — зайди к Анриетте, ей будет приятно.
— Странно, — ответил он, не подымая глаз от газеты. — Когда у нее мигрень, она никого не хочет видеть.
Сделав над собой усилие, Элиана продолжала:
— Вчера она говорила о тебе очень мило…
Воцарилось молчание. Казалось, Филипп ничего не слышит. Подобно тому как кающийся вонзает ногти в собственную плоть, Элиана, чувствуя тревожное биение сердца, продолжала:
— Очень мило. Она тебя ужасно любит, Филипп, по-настоящему любит.
Он вскинул голову.
— Что, что?.. Почему ты об этом говоришь?
— Потому что мне порой кажется, что ты не отдаешь себе в атом отчета.
— Ну, конечно, она ко мне очень привязана.
Элиана переплела под столом пальцы, с силой сжала их.
— Поговорил бы ты с ней сейчас…
— Не вижу надобности; да и встанет она только в полдень.
Он перевернул газетный лист, пробежал глазами рубрику «В последний час».
— Значит, не пойдешь? — спросила Элиана.
— Конечно, не пойду.
Она счастливо вздохнула: совесть ее была чиста! Поверх газеты Филипп видел, как Элиана улыбается, намазывая хлеб маслом, и вдруг почувствовал себя неловко, будто застал ее на месте преступления.