И она повиновалась, задушив ярость. Будь она верующая, она принесла бы эту победу над своей волей, как жертву всевышнему, возможно, не без тайного расчета получить награду в том мире, где возмещают добродетель. Но теперь, спустя одиннадцать лет, Элиана, бредя по тротуару вдоль маленькой площади, спрашивала себя, что выиграла она, так жестоко искалечив свою жизнь. Стала ли она лучше, принуждая себя чуть ли не с детства творить добро? А главное, создана ли она для добра? Быть может, существуют такие души, в которых от природы заложена тяга ко злу, и поэтому они идут на его зов с таким же невинным простодушьем, с каким послушницы дают монашеский обет. Мысль эта смутила ее. Элиана обернула в сторону церкви бледное лицо, как бы надеясь взять храм божий в свидетели, что такие мерзости не ее удел.
После долгого раздумья над всеми этими вопросами, все больше запутываясь и так и не разобравшись в себе, она стала мысленно сочинять любовное письмо Филиппу и решила купить ему новое портмоне взамен того, которое он потерял.
Анриетта вышла из дому через полчаса после Элианы, взяла такси и велела отвезти себя в центр. Уйму времени заняла беготня по магазинам, и совсем незаметно, даже при ее нетерпении, наступили сумерки. Зажглись фонари. Однако оставалось еще время, и, после недолгого колебания, Анриетта поднялась на второй этаж «Чайного салона» — это заведение давно уже интриговало ее, но она там еще никогда не была. Усевшись за столик, у окна, она совсем новыми глазами оглядела площадь Мадлен, косо лежавшую внизу. Знакомая до последней черточки площадь в этом ракурсе предстала перед ней совсем в ином виде, стала какой-то другой.
Анриетта перевела взгляд на макушки платанов, черным кольцом опоясывавших площадь. Сколько раз она проходила между первым с краю и вторым деревом, боясь из суеверия изменить маршрут, ведущий прямо к счастью! А люди шли, даже не подозревая о существовании этого невидимого пути, пересекали его, другие вступали на него, делали несколько шагов, и она с тревогой спрашивала себя, знают ли они, что сейчас надо свернуть влево, но они шагали себе вперед, а если случайно попадали в нужное русло, беспечно сворачивали в сторону, не понимая, что единственно правильная дорожка пролегает между вот этими двумя деревьями… В прогалах между крышами уже угасал свет, небо из серого становилось лиловым. Осветились витрины магазинов, погружая верхние этажи в сгущавшийся мрак. Сквозь прищуренные ресницы Анриетта видела всю гамму уличных огней, — розоватый отблеск фонарей, жесткое и резкое сверкание витрин, и все вместе они сливались в блестящую мерцающую завесу, прикрывая массивный темный силуэт церкви. Наступал час тьмы. Только на бронзовом куполе церкви еще упорствовали последние лучи; тень размывала очертания предметов, оставалось лишь это огромное ядовито-зеленое пятно, и глаз уже отказывался понимать, откуда наплывал этот зыбкий сказочный покров, царивший в темноте над кафе, банками, кинематографами.