Спорили мужчина и женщина. Видимо, они стояли в углу, образуемом боковиной лестницы и стеной, которой кончался тупик. Вдруг мужчина повысил голос; он повторил несколько раз одну и ту же фразу, потом замолк. Через минуту парочка двинулась в путь.
Филипп не тронулся с места. Ему видно было, как они медленно вышли из темноты. Мужчина был невысокий, но плотный и хватался на ходу за стену, женщина, совсем маленькая, ковыляла за ним. Оба удалились в полном молчании, так, словно свет стал помехой их разговору и прервал начатый спор; они шли по направлению к Сене.
Первым побуждением Филиппа было последовать за ними, но, взглянув на часы, он передумал. Это было даже бессмысленно. Поэтому, стоя все в той же позе, уперев оба локтя о каменный парапет, он наблюдал за парочкой шагавшей то по тротуару, то по середине мостовой.
Несколько раз мужчина, который, без сомнения, был под хмельком, останавливался, словно в нерешительности; тогда останавливалась и женщина, как то удивительно покорно и боязливо; висевшая у нее на локте большая черная сумка оттягивала ее в сторону, и даже стан чуть кривился. Она стояла и ждала, пока ее спутник укрепится на ногах, и только тогда двигалась вперед.
Филипп следил за ними взглядом, пока они не повернули за угол, где как раз помещалось крохотное кафе, и падающий из окон свет словно всосал их обоих. Теперь улица окончательно опустела. Кому придет охота ломать, себе ноги, чтобы добраться от Сены до пристани. Мостовая лоснилась, как после ливня, но обе стороны улицы огромные черные дома, казалось, обращали к незрячему небу свои унылые фасады. Только гораздо дальше за набережной, где словно бодрствовали над мраком платаны, поблескивала вода.
Преодолев минутное колебание, Филипп быстро спустился с лестницы и, так как знал, что теперь никто не увидит, бросился бегом, хотя в душе понимал, что он довольно-таки смешон; но, к счастью, широкое авеню было пустынно. Он досадливо пожал плечами. Сотни раз за день мимо нас, совсем рядом, проходят чьи-то чужие жизни, и у каждой своя тревожащая тайна, которую никто нам никогда не выдаст. Куда разумнее держаться собственной судьбы, тоже не обделенной загадками, тоже чреватой тайнами, которых с избытком хватит, дабы насытить даже самое жадное беспокойство. Это соображение само, без зова, пришло на ум Филиппу при виде этой вполне банальной парочки, привлекшей его внимание. Ему-то какое дело до этих людей. Будь он, что называется, «добрая душа», он пошел бы по их следу, как за добычей, добрел бы до их лачуги, записал бы их адрес, чтобы сообщить его в благотворительное общество, однако у Филиппа зрелище вопиющей бедноты вызывало странные приступы стыдливости, граничащие с душевной черствостью. Все-таки он пересек авеню и, осторожно перегнув свой длинный стан через каменный парапет над пристанью, пригляделся и ничего не увидел. Неожиданно поднялся резкий ветер, взмел с тротуара пыль, швырнул в лицо Филиппу, и он поспешил отвернуться, прикрыть глаза. И тут он услышал прежние голоса.
Они шли со стороны пристани, с каждой секундой приближались к Филиппу, но зря он снова нагнулся: ничего не удавалось различить в месиве тумана, плотно укутавшем берег Сены; но когда голоса раздались прямо под ним, он догадался, что парочка движется вплотную к стене. В уме снова мелькнула мысль пойти за ними, более настойчивая, чем прежде, однако он сумел от нее отмахнуться Пустынная, плохо освещенная пристань выглядели зловеще. Судя по тону голосов, мужчина совсем зашелся от злости; женщина, та больше отмалчивалась. Филипп решил следить за ними отсюда, сверху, — здесь его не видно, а если дело обернется плохо, то кликнуть полицейского он всегда успеет.
У виадука Пасси они оторвались от стены, направились к арке, и тут Филипп успел их разглядеть. Мужчина был одет, как землекоп, и, хотя по-стариковски сутулился, казался еще вполне крепким. Очевидно, шла самая обыкновенная семейная перепалка, но мужчина был выпивши, и женщина боялась, как бы он не столкнул ее в Сену, поэтому-то она и старалась держаться поближе к стене и, должно быть, тряслась при мысли, что не успеет подняться по лестнице, ведущей к набережной. Когда они вновь появились по ту сторону виадука, женщина сорвала замотанный вокруг головы платок, открыв бледное лицо, искаженное ненавистью и страхом; и так сильны были оба эти чувства, что заслонили естественную вульгарность черт и придали им какую-то неистовую, почти театральную красоту. Филипп понял, что сейчас она начнет кричать, и нагнулся вперед, как бы желая схватить этот крик на лету. В эту минуту и она заметила его. Мужчина держал ее за руку и с силой дергал к себе, грязно ругаясь. А она, не спуская глаз с Филиппа, произнесла «мосье» таким хриплым, таким низким голосом, что он похолодел. Он не сдвинулся с места, с головы до ног его сковала нерешительность, длившаяся ровно до следующего биения сердца, но ему показавшаяся бесконечной. Быть может, до этой минуты он и не знал себя самого. Руки его, намертво вцепившиеся в камень ограды, внезапно разжались, и он отступил.