– А что мы скажем Ивамото? Или, может быть, откажемся от платы за работу? – возразил я. Но жена не унималась. Вытирая нос вылинявшим рукавом, она запричитала:
– Я тоже не хочу быть неблагодарной! Я хорошо понимаю тебя! Но и ты должен меня понять! Если ты согласишься, нам не придется больше бедствовать! – И она бросилась мне на шею. У меня слова застряли в горле, но не только из-за слез жены. Неожиданно нахлынули воспоминания о войне. Когда зажигательные снаряды обрушились на наш дом, она бросилась в самое пламя, пытаясь спасти сына. С тех пор у нее и остался у левого уха след от ожога. Это пятно – память о трагедии – бросилось мне в глаза. И сердце мое не выдержало. Буркнув: «Нехорошо все же это – так поступать с людьми!» – я спустился в мастерскую.
Пока я беседовал с женой, Мурата рассматривал только что отшлифованный штамп. Увидев меня, он пригладил свои красиво причесанные на пробор волосы и сказал:
– По пятьдесят сэн за штуку пойдет?
Цена была подходящая. Значит, сто тысяч шайб будут стоить пятьдесят тысяч иен, а триста тысяч – сто пятьдесят тысяч иен. Если вдвоем работать на ножном прессе, месяца будет предостаточно.
– Заработок неплохой, но… – замялся я, на что Мурата, не поняв меня, возразил:
– Разумеется, продукция пойдет не сразу, но постепенно дело наладится. – Он снова вынул из портфеля чертежи. Корпус от карманного фонарика, кнопка гудка, зеркало заднего вида и т. д. Детали автомобилей оккупационной армии. Невольно я внутренне насторожился.
Но Мурата, словно ища моего расположения, сказал:
– Честно говоря, если и до конца следующего месяца не налажу выпуск шайб – не сносить мне головы!
Я знал это по заводу в Оомори, у меня были там приятели-прессовщики. Только когда капитал пойдет в оборот, можно успокаиваться. Но мне показалось странным, что, имея такую выгодную работу, Мурата обращается к услугам другой мастерской. Об этом я его и спросил.
– Вы о моей мастерской? Я сдал ее в аренду. Что поделаешь, такие жестокие времена. Чуть зазеваешься – и хоть в петлю лезь! – Тон его был доверительным.
– Я согласен! – решился я.
– Ну и отлично! – обрадовался Мурата. – Я пришлю вам еще одного прессовщика. Сам-то я занят денежными делами.
«Что ж, конечно, должен же кто-то заниматься и этим», – подумал я и спросил:
– Сколько же надо ему платить?
– Ну, это моя забота! Деньги пусть вас не волнуют. Просто будьте с ним поприветливей! – Он засмеялся, обнажив ряд золотых зубов.
Ивамото пришел за готовой продукцией на следующее утро после визита Мураты. Я мучился от бессонницы всю ночь и еще лежал, закутавшись в одеяло.
– Сколько можно спать? Смотри, скоро смеркаться будет! Ты так мхом порастешь! – Не спрашивая разрешения, он прошел в мастерскую, послышался лязг открываемого замка. Когда я в ночном кимоно спустился в мастерскую, то увидел лишь грязные следы на полу. Сам же Ивамото уже был на улице – грузил продукцию на велосипед. Когда вчера вечером он заглянул ко мне справиться о делах, я старался вести себя как обычно, но Ивамото, видимо, что-то заподозрил.
– Постой! – крикнул ему я. И в эту минуту откуда-то выскочила моя жена – босая, растрепанная – и, оттолкнув меня, бросилась в мастерскую. Ее лицо было мертвенно-бледным.
Она схватила молоток, лежавший у наковальни, и подскочила к Ивамото:
– Ты что, надуть нас хочешь? Только попробуй, возьми! – И она замахнулась на штамп, который хотел забрать Ивамото.
– На помощь! – закричал Ивамото истошным голосом.
– Плати за форму! – не унималась жена.
– Ладно, ладно. Что с вами поделаешь. Подставляйте руки. – Ивамото, казалось, смирился. – Вот тебе пять тысяч. Посчитай хорошенько! – Он достал из кошелька монеты и швырнул их на землю. Материал стоил четыре тысячи, заготовки – около трех тысяч, так что за вычетом задатка Ивамото должен был мне одиннадцать тысяч иен. Но жена стремглав бросилась подбирать раскатившиеся со звоном монеты. «Как нищенка», – подумал я и почувствовал, что закипаю ненавистью к Ивамото, да и сам Ивамото тоже был хорош.
– Ну ладно, пойдем куда-нибудь закусим. Разговор есть, – процедил я, едва сдерживая себя. Ивамото, нахмурив свои густые седеющие брови, хмыкнул:
– Меня не проведешь! Попользовался, а теперь в кусты? Тоже барин выискался. Между прочим, это я дал тебе две тысячи, когда у тебя не было даже на табак! Собака – и та добро помнит!
Жена не смогла смолчать:
– Ах, ты еще и задаток вспомнил?! Чтоб ты сдох под забором! Убирайся!
– Ну и злая у тебя баба! – как-то бесцветно проронил Ивамото. Схватив последний штамп, он как бы между прочим бросил: – Смотри, сколько бы веревочке ни виться!..
Стукнувшись головой о столб, он ушел. Я вышел на улицу и долго смотрел ему вслед. Ивамото брел прочь по дороге, раскачиваясь из стороны в сторону всем своим грузным, круглым, словно пивной бочонок, телом. Меня переполняла горечь. Почему мы не умеем жить, помогая друг другу? Невольно на глаза навернулись слезы.
Даже меня поразил Нагаяма, которого привел Мурата. Ему было лет двадцать шесть. Нагаяма носил модную клетчатую рубашку, грязно-небесного цвета брюки, лаковые ботинки. Являлся он на работу не раньше десяти часов. За поясом – полотенце, будто идет не на работу, а в баню. Но это не все. Деньги ему платили в другом месте, а вот обедом мне приходилось его кормить. А он еще кочевряжился. Однажды жена подала крокеты,[4] а он и говорит: «Слушай, отец! Мне бы одной начинки, без картошки!» – и скривился. Но и это еще не все. По соседству, через один дом, была овощная лавка, и работала там одна краснощекая девица. Я не мог ни на минуту отлучиться из мастерской, поэтому посылал Нагаяму то за материалом, то за заготовками, вот он и бегал к этой девице. Есть такая песня: «Если любишь, нипочем и дорога в 10 ри[5]…», но однажды я увидел, как он утирает нос розовым бумажным платочком; я подумал, что и дома у него живет любовница.
А вернется – начнет жонглировать мандаринами и мурлыкать что-то себе под нос. Волосы растрепаны, нос крючком, просто смотреть стыдно. «Послушай, ты можешь быть посерьезнее?» – сказал я как-то ему. «Отстань со своей моралью! Сам хорош. Работаешь на войну!» – парировал он.
Нагаяму уволили с «Кавасаки Т. Дэнки» после реконструкции завода, и он хорошо понимал, каково быть в моей шкуре. Так что вряд ли он хотел оскорбить, но слова его задели меня за живое. «И в самом деле, – подумал я, – ради чего я живу? Ведь не ради того, на что намекнул Нагаяма? У меня же жена и дети – это так, я был без работы – это тоже так, но ни то ни другое не является оправданием». Я мучился сознанием собственной беспомощности – словно не мог остановить сорванца, играющего с огнем прямо у меня под носом.