— Нельзя мне в школу. Сами видите, работать должна. Мишка мал, его дорастить надо, мать больная. Только она скрывает, а я-то знаю, что больная.
Она шагнула к своей жакетке на вешалке у двери, вытащила из кармана сигареты.
— Курите? Я курю, только, чур, секрет!
Мы с Витькой закурили для компании, правда, скоро нам надоело глотать дым, и мы притушили свои окурки.
Лидка в своем черном свитере и потрепанных джинсах, с огоньком сигареты у губ казалась какой-то непривычной и странно обаятельной.
— Зря ты куришь, Лид, — сказал Витька. — Терпеть не могу, когда женщины курят.
— Да? А я терпеть не могу, когда мне делают замечания, — резко ответила Лидка. — Дошло?
Она беспокойно зашагала по комнате, наконец нашла себе место — уселась на корточках у стены.
— Заладили — школа, школа, — расстроенно заговорила она. — Будто и сама не знаю, что десятилетка нужна. И отец твердит: школа. Знал бы он, каково маме.
— Разве он не помогает?.. То есть материально? — промямлил Дельфин.
— Смех один. Сначала скрывался, потом приходить стали гроши какие-то. Я была против. И чтобы не приезжал. Мать — «ладно, ладно», а выяснилось, что эти копейки все-таки брала. Ненавижу всякое крохоборство! Смотреть противно.
— Это не крохоборство, это закон, — осторожно сказал Дельфин. — Положено — бери.
— Плевать я хотела!
Лидка тряхнула головой, темные спутанные пряди взметнулись и закрыли половину лица. В сумраке сердито поблескивал один только глаз да рдел огонек сигареты.
— А что, если работать и учиться в вечерней школе? — сообразил я. — Многие так делают. Почему бы и тебе?
— Точно, — обрадовался Дельфин. — Только работу надо найти попроще, успевать чтобы…
— В этом году учиться, во всяком случае, не придется. Надо матери помочь. Чтобы напрочь освободить ее от… Словам, от копеек этих.
Мы помолчали. Комната вдруг озарилась синими и сиреневыми бликами, это на крыше кинотеатра напротив вспыхнули рекламные огни.
— А у тебя тут здорово, — одобрила Лидка. — Современный интерьер, ничего не скажешь!
— Да, ловко устроился. — Дельфин хлопнул меня по плечу. — Я уж и то уроки делать к нему бегаю. Привык.
Я согласился с ними, что действительно у меня тут красота.
— Ходила куда-нибудь насчет работы или нет? — спросил Дельфин.
— Ходила. Только все неудачно. Во-первых, не везде берут шестнадцатилетних, во-вторых, все-таки надо что-то уметь. Восемь классов и ничего не умею. Решительно ничего. Ну, скажите, чему только нас учили в школе? Чему?
Она беспокойно задвигалась на своем месте, огонек сигареты потух. Поднялась, шагнула к окну и выбросила окурок в форточку.
— Нет, кое-что все-таки умеем, — усмехнулся Дельфин. — Во-первых, дисциплину соблюдать, потом, конечно, читать-писать. Стихи наизусть помним: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя». Еще про помещиков знаем — Пульхерия Ивановна, Афанасий Никитич. Барщина, оброк и так далее.
Мы все трое расхохотались.
— А столярка? — напомнил я.
— Да-а, столярка, — подхватила Лида. — Я, например, пестик для толчения картошки выстрогала. И одну ножку для стула. Правда, кривая получилась.
Мы снова расхохотались и смеялись до тех пор, пока смех не иссяк. На шум явилась мама, заглянула к нам.
— Вы что это в темноте сидите? — она включила свет.
Сразу сделалось скучно, и лица у нас такие обыкновенные. Как в школе. Дельфин поздоровался с мамой и тут же собрался уходить.
— Вот что, — сказал он. — У меня тетка в зоопарке работает. В лаборатории. Спрошу ее, нет ли у них в зоопарке для тебя местечка. Завтра же съезжу.
— Разве в качестве экспоната, — горько пошутила Лидка.
Витька ушел.
Мы с Лидой проводили его до угла, потом пошли разыскивать телефонную будку. Надо было позвонить к ним, справиться, ушел ли отец. Я набрал номер. Сердитый Мишкин басок сообщил, что отец все еще сидит.
— Ну и пускай сидит, — нахмурилась Лидка.
— Пойдем к нам, — предложил я. — Поужинаем. Телик включим.
— Да нет, я, пожалуй, домой.
Мы вместе дошли до подъезда, и тут Лида сказала мне, чтобы я шел домой, а ей надо еще забежать в булочную. Я понял — она просто хотела отделаться от меня, потому что было уже одиннадцать и булочная, конечно, давно закрыта.
Лидка повернулась и пошла. Я стоял у подъезда, смотрел, как она удаляется — долговязая, в своих потертых джинсах и черном свитере, бредет по асфальту мимо шеренги фонарных столбов, и синеватые отсветы поочередно ложатся ей на спину.