Теперь Алеша сам готовил себе обед. А кастрюлю с горячим супом укутывал точно так же, как бабушка, — сначала в газеты, а потом в старый шерстяной платок. Так лучше, когда приходишь из школы: будто бы тебя ждут…
Отец поднялся со стула, шагнул навстречу. Он был в пальто.
— Ну, брат, и гуляешь ты! Целый час сижу.
— В школе был, репетиция!
Он очень обрадовался отцу.
— Ты, пап, раздевайся, будем есть суп, потом чай пить. С баранками! Ты ведь не торопишься?
— Да как сказать… Валерка, понимаешь, прихворнул, прямо не знаем, что с ним. Температура с самого утра.
— Да ну-у! Плохо дело, — посочувствовал Алеша. — А Танюшка что поделывает?
— Танюшка ничего, растет. В детсад ходит. Бойкая такая!
— Это хорошо, — обрадовался Алеша. — Детсад — это даже очень здорово! Там и кормят, и воспитание… Ты садись. Руки-то мыл? Вот полотенце! Чистое.
Он торопливо накрывал на стол.
— Да, понимаешь, некогда. Дома-то ждут. Я ведь ненадолго. Деньги вот принес. Тридцатка. Бери.
Отец ежемесячно выдавал сыну тридцать рублей — четверть зарплаты.
— Спасибо. А как у тебя, хватает?.. На будущий год мне стипендию обещают. Как только закончу восьмой. Полностью в музыкальное училище перейду, по всем предметам. А то, знаешь, сейчас хожу только на специальность, а математику и все другое прохожу в школе. Вообще-то так не полагается…
— Ты у меня молодец. Герой. Совсем самостоятельный парень! Когда тебе шестнадцать-то? В сентябре, кажется, будет?
— В ноябре.
— Да, да, в ноябре…
Отец огляделся: в комнате все, как было раньше. У двери на вешалке старое пальто сына, на подоконнике горшок с кактусом, пустая бутылка из-под молока. В общем-то, маловато парню тридцатки, надо бы подкинуть. Пятерку, что ли. Да жена учитывает каждый рубль, разговоров не оберешься. Ладно, как-нибудь потом… Вот ведь как: жена получает сто пятьдесят да он, а все равно не хватает. Что поделаешь.
— Живешь-то ничего? — спросил он.
— Ничего. Хорошо живу.
— Молодец! — Отец поднялся, надел шапку. — Гляжу я вот на тебя и завидую: свободен, молод, никто не мешает! Учись, твори, действуй! Полная свобода!
Алеша улыбнулся.
— Конечно. Я и учусь.
— Правильно, — одобрил отец. — Валяй и дальше так!
Он начал застегивать пальто.
— Ну, мне пора.
— Посиди еще!
— Нельзя, нельзя, Валерка-то!
Отец хлопнул его по плечу.
— Совсем взрослый парень. Крепыш! Физкультурой-то занимаешься?
— Занимаюсь.
— То-то! Ну, я забегу на днях. Пока!
Отец ушел. Шаги затопали по лестнице, потом затихли. Внизу хлопнула дверь.
«Крепыш» поел немного супу, вымыл тарелку и ложку, убрал со стола хлеб. Потом расстелил на клеенке газету, разложил учебники и принялся за уроки.
Клуб артели инвалидов был действительно невелик. В зале вмещалась лишь крошечная сцена да десяток рядов. Половина стульев пустовала, только первые ряды были заполнены.
В самом центре первого ряда сидел дядя Гоша, румяный, плотный здоровяк. По бокам дяди Гоши сидели, видно, его близкие дружки, такие же плотные, ражие, в праздничных костюмах. Настроение у них было благодушное.
А в крошечной артистической прихорашивалась Клава. Волосы причесаны так, что каждый локон лоснился, а все вместе они рассыпались и сияли. Подрисовала глаза, подкрасила губы. Решила выступать сегодня в расклешенных брюках и ярко-зеленом шелковом джемпере.
— Ну, ты сегодня уж слишком!.. — сказал Алеша.
— А чем плохо? — Она взглянула на него, вдруг расхохоталась и шлепнулась на стул.
— Ты что? — Алеша смутился.
— Так, смешинка в рот попала. Просто лицо у тебя такое… Ну не могу, и все!
— Лучше бы слова романсов повторила: забудешь! И вообще… Все-таки лучше бы в платье, — сказал он. — Как-то приличнее, что ли. Нормальнее, в общем.
— Вот еще. Много ты понимаешь! Брючки у меня — блеск. И не твое дело! Вот. — Она прижала пальцем кончик Алешкиного носа. — Мопс!
Он отстранился.
— Ладно! Слова-то повтори!
Она принялась повторять по бумажке тексты песен. Клава часто забывала слова, память у нее была неважная…
Наконец объявили их номер. Волнуясь, сжимая в руках ноты, Алеша зашагал вслед за Клавой на сцену.