Артистов встретили жиденькими аплодисментами. Он уселся за старый, разбитый рояль, с тревогой взглянул на певицу. Вступила вовремя, чисто, мягко. Кажется, все в порядке. А как звучит голос! Хорошо, что он разучил с ней эти русские романсы. Именно с них и надо начинать!
Вот и последние такты. Заключительные аккорды, конец… В публике одобрительный гул, хлопки. Певица явно понравилась.
Со вторым романсом вышло не совсем гладко. Клава забыла-таки слова. Он уже проиграл вступление, взглянул на нее. Клава покосилась на пианиста и вдруг хихикнула. И от этого неожиданно закашлялась, прикрывая пухлой ладошкой рот. Пришлось начать вступление снова. Но ее все еще разбирал смех. Скосила глаза, снова зажала рот, шепнула ему из-под руки:
— Ой, не могу… Горло прочистить…
— «На заре туманной юности», — шепотом подсказал он. И поглядел на Клаву так, что она сразу выпрямилась, посерьезнела и начала петь. Голос полился свободно, и инцидент был забыт.
Дальше все шло отлично. Публика бурно хлопала, и это воодушевило певицу. Она пела все лучше и лучше. А сам Алеша уже не тревожился за нее. Он гордился, радовался. И страдал. Страдал, когда в зале возникал случайный шорох, когда кто-нибудь скрипел стулом, шептал или кашлял.
Один раз его напряженный слух уловил слова: «Такой молоденький, мальчонка совсем, а уж зрение-то испортил. В очках. Жалость берет. Да и худенький какой. Бедняга…»
Но не все ли равно, что там про него говорят? Главное, Клава пела. И пела по-настоящему! Она заполняла своим мягким мощным голосом зал, она дарила отраду! Не зря, значит, прошли его уроки!
Он был счастлив.
Клава пропела всю свою программу, некоторые песни прошли дважды, на «бис», а публика все хлопала, все вызывала певицу…
После концерта Клава осталась смотреть кинофильм, а он поспешил уйти. Хотелось унести с собой это ощущение удачи, поскорее остаться одному, чтобы еще раз пережить все чудесное, что случилось сегодня.
Клава надулась, узнав, что он ушел. Надо же! Будут крутить заграничный фильм, а он удрал. Вот чудак! И кто же ее проводит после кино?
Однако задумываться долго не пришлось. В зал набилось много народу, уже пронюхали про фильм, и надо было поскорее занять хорошее место. Клава оставила на стуле носовой платочек и зеркальце, а сама побежала взглянуть, чем торгуют в буфете.
Около буфета толпились инвалиды, распивали «Жигулевское». Дядя Гоша, краснолицый, довольный, поманил ее согнутым пальцем.
— Конфетку хочешь?
Клава захихикала.
— Смотря какую! Если «Мишку», то, конечно, хочу!
— Ух ты, племяша! «Мишку»! А «Машку» не хочешь?
Долго хохотали вместе. Потом дядя Гоша провел племянницу в контору. Там он уселся за письменный стол, выдвинул ящик, вытащил две новенькие десятирублевки, пошуршал ими.
— Вот тебе тут и «Мишка» и «Машка». Профком решил вознаградить артистку. Рада?
— Ой! Дядь Гош, дядь Гош, давай сюда!
— А допрыгни!
— Давай, давай деньги!
Клава прыгала, пыталась достать, а дядя Гоша высоко держал десятирублевки. Оба хохотали.
Наконец Клава схватила деньги.
— А где же твой очкарик? Деньги-то ведь на двоих! Ему, стало быть, десять.
Клава перестала смеяться.
— Это еще зачем?
— А как же быть? — Дядя Гоша шутливо развел руками.
— Ему? Вот еще.
Клава нахмурилась, раскрыла сумочку, решительно щелкнула замком.
— Незачем! В конце концов, кто здесь пел? Я или он? — Клава капризно топнула ногой. — Я или он?
— Ну, ты, ты! — Дядя Гоша ущипнул племянницу за щеку.
— Ну и все! Пусть еще скажет спасибо, что я с ним вожусь. Много их таких! Захочу, так Вадьку возьму. Тоже классно стучит на рояле. Даже еще лучше!
И Клава заулыбалась, затанцевала, заиграла бедрами:
— А тебе, оказывается, палец в рот не клади, вся в меня пошла. — Дядя Гоша с одобрением оглядел племянницу. — Уже гуляешь с кем или как? Есть у тебя парень?
— Есть, да не знаю где. Все ищем друг друга! — бойко ответила Клава.
— Да ну! Молодчина! Ишь ты!..
Он шагал мимо дощатых заборов, мимо недостроенных корпусов с пустыми черными окнами, с неподвижно простертой стрелой башенного крана. Мимо запертых табачных и газетных киосков. Прохожих было немного, да он и не замечал их… В ушах все еще звучал волшебный гибкий голос. Такт за тактом поднималась мелодия. Росла, расцветала в синем ночном пространстве. Измученный, счастливый, долго бродил Алеша по темным переулкам.
Дома он прежде всего потянулся к нотной бумаге — захотелось тут же записать для Клавы музыку, переполнявшую его сегодня.