Боже мой, если бы это было и все! Так нет. Дни проходили в ожидании телефонного звонка. Каждый раз она вскакивала, хватала трубку. Придется ведь сказать решительное «нет». А вдруг это случится в присутствии мужа? А вдруг Хмара все откроет? Со злости почему бы и не отомстить? Она изнервничалась, почти заболела, а звонка все не было. Но главное унижение было еще впереди. Не выдержав, сама решила позвонить. Из телефонной будки. Хмара не сразу вспомнил, какая такая Вероника, а когда она попросила не звонить ей, даже удивился:
— А с чего вы взяли, что я собираюсь вам звонить?
Она молчала. Он пробурчал:
— Извините. Всего хорошего.
И щелчок в трубке.
Это был крепкий щелчок. С тех пор она перестала мечтать о любовных приключениях. А когда приятельницы рассказывали ей о своих похождениях, только удивлялась: взвалить на себя это бремя — куда-то бежать украдкой, возвращаться поздно вечером, поджав хвост, врать, вечно чего-то бояться… нет уж, спасибо. Покой дороже всего. Есть и другие удовольствия. Например, книги.
Вероника Павловна читала сначала все подряд. Утром проводит мужа и сына, несколько минут постоит у окна: дождь, хлопья мокрого снега, людской поток внизу, плывут черные намокшие зонты. Продрогнув, снова в постель, мягкий свет торшера над головой, в руках книжка. Иногда хорошо часа два после вздремнуть… Прочла всего Бальзака, Мопассана, потом стала доставать старинные переводные романы теперь уже забытых авторов. Постепенно вкус ее определился. У букинистов, на книжных барахолках разыскивала потрепанные старые романы. Чего тут только не было! «Последняя песнь» «Страсть одалиски», «Похождения Вавочки», «Тайна голубой комнаты». Бульварное чтиво? Пусть. В конце концов, чтение — это всего-навсего развлечение, времяпрепровождение не хуже всякого другого. Фамилии авторов она тут же забывала, да и не интересовалась ни авторами, ни эпохой. Однажды купила Собрание сочинений Чарской. «Княжна Джаваха», «Записки гимназистки», «Лесовичка». Пожалела, что не прочла все это еще в детстве… Пожелтевшие, в коричневых пятнах страницы, разлохмаченные от бесконечного перелистывания, затрепанные переплеты, сам запах, невероятный запах то ли ладана, то ли восковой свечи, все это остро волновало!
Она любила острые ощущения: например, получив однажды от мужа крупную сумму денег — гонорар его за книгу, одну ассигнацию в сто рублей не сдала в сберкассу, а положила в какую-то книжку в качестве закладки. Иногда ассигнация терялась и между страницами, и Вероника Павловна обмирала: ее нет! Бросало в дрожь, лихорадочно листала страницы, находила ассигнацию, вздыхала облегченно. И снова вызывала в памяти весь ужас потери. Конечно, она знала, что никуда деньги не денутся, да и, в конце концов, не так уже страшна для их бюджета была бы эта потеря. У Алексея Петровича солидный счет в сберкассе. Но все же как это волнует, когда теряешь деньги!
Однажды ассигнацию заметил сын, ему тогда было пятнадцать.
— Это что? Деньги?
— Как видишь, Юрик. Деньги. Презренный металл.
— Сто. Вот здорово! Дай посмотреть!.. Послушай, мам. А могла бы ты, скажем, взять да и подарить мне эту вот деньгу?
— Да на что тебе? Ты ведь, кажется, имеешь все: одежду, еду, книги…
— Нет, а все-таки! Вот просто так могла бы подарить или нет?
— Видишь ли, деньги — это ведь не просто деньги, это, как говорит папа, эквивалент труда, усилий, знаний. Как же их можно дарить ни с того ни с сего… Их заработать надо.
— Да-а, а сама в книгу суешь. Вдруг стащит кто!
— Кто же?
— Ну я, например! Или тетя Таня, уборщица.
— Не говори глупостей!
Вообще во всем, что касалось сына, Вероника Павловна была (всегда предельно) строга. Ради него прочитывала всю обязательную литературу, с чувством декламировала «Песню о соколе», читала вслух про горящее сердце Данко. А когда дошло дело до Чернышевского, боже мой, «Что делать?» тоже пришлось перечесть… Надо же знать, что отвечать сыну, если спросит о Верочке или об этом чудаке, который на гвоздях спал. А «бульварное чтиво» запирала в собственном шкафу на два поворота.
Сколько забот, сколько ранних вставаний, сколько зажаренных в семь утра, перед школой, антрекотов, а беготня из-за рубашек, свитеров, лыжных костюмов? Ну теперь, кажется, полегче. Сын поступил на физмат, как-никак студент. Дома бывает реже, много занятий…
Вероника Павловна вышла из подъезда на заснеженную улицу. Пошире раскрыла глаза. Это у нее стало привычкой. Знала, что сейчас встретит много знакомых, а глаза у Вероники Павловны совершенно необыкновенного цвета: мутно-голубые, яркие, но в дымке, как на цветной фотографии. Очень заметные глаза. Меховая шапочка, глаза как озера, персиковые щеки, правда, уже чуть-чуть дряблые, подбородок она любила прятать под норковым воротником… Ну вот и знакомые.