— Ч-что такое? Кто тонет? Я купаюсь. Купаюсь, понятно?
Она нырнула, отплыла под водой как можно дальше. Оглянулась. Вандышев был тут, рядом. Лицо мокрое, волосы обвисли — на себя не похож.
— Нет, серьезно? Не шутишь? Кто же это купается в такое время.
— Самое лучшее купание. Я всегда купаюсь, когда гроза, — соврала Ксана.
Над головой с треском разорвалась туча, полыхнуло фиолетовым, по всем берегам раскатилось гулкое эхо. Оба, не сговариваясь, нырнули.
— Вот. А ты говоришь, — Вандышев отфыркивался, поглядывая на низкую, тяжелую тучу. — Самое опасное дело, между прочим. Гроза. Вода — проводник.
— Ну и пускай проводник, — храбрилась Ксана, — мне это нипочем, я привыкла.
— Ха-ха, — печально усмехнулся Вандышев, — мокни вот теперь из-за тебя. Иду, вижу — девушка тонет. Дай, думаю, спасу. Прославлюсь, что ли, напоследки. И все, выходит, зря.
— Так берег вон близко, в чем дело? Вылезай!
Он шутливо зашмыгал носом.
— Пожалуй, теперь это нерационально. Сейчас, пожалуй, самое сухое место — озеро.
Ливень припустил с новой силой. Казалось, нежданно обрушилась многотонная водяная кровля, сплошной массой шлепнулась на озеро, придавила. Вода вокруг раскачивалась, белые хлопья пены хлестали в лицо.
— Все-таки вылезем, а? — предложил Вандышев.
— С-смысла нет, — пискнула в ответ Ксана, — в воде ведь лучше!
На самом-то деле она уже порядочно продрогла. Но разве на берегу, под дождем и ветром, теплее?
Она стала подпрыгивать, вертеться, грести как можно сильнее — лишь бы согреться. Вандышев барахтался рядом.
— А знаешь, наше озеро ведь волшебное, — крикнула ему Ксана.
— А? Почему волшебное? — сквозь дождь отозвался Вандышев.
— Предание такое есть. Когда татары напали на эти места, население стойко защищалось, наконец горстка храбрецов вместе с женщинами и детьми заперлись в церкви.
— Уф! Ну и крепок дождь! Бьет, будто палкой! Всю голову пробуравил. Уф-ф! Ну, а где же эта церковь?
— На дне! Только хотели татары церковь поджечь, как она сползла по берегу да на дно озера и ушла. Вместе со всеми защитниками, монахами и священниками.
— Это называется — из огня да в воду. Воду, все-таки предпочли. То-то я ногой сейчас задел… Ой! Твердое что-то. Кажется, крест церковный.
Вандышев скорчил уморительную рожу. Ксана залилась хохотом. А ноги все-таки поджала, так, на всякий случай. Кто знает, что там, в черной глубине. Вдруг — огромная щука.
— И говорят, если утро тихо-тихое, — продолжала Ксана, — а вода совсем прозрачная, то…
— Церковь виднеется, — насмешливо подсказал Вандышев.
— Ага. И купола разноцветные, и золотые кресты горят. А еще некоторые пение слышали. Красивое пение. И шествие праздничное, крестный ход. Все нарядные, и все поют. Представляешь?
— Представляю.
Вандышев, не торопясь, поплыл к берегу, Ксана — рядом. Дождь лил стеной. Спешить было некуда.
— Вообще-то озеро это бездонное, так уж считается. На середине, конечно. Пытались измерить, — кричала Ксана.
— Церковь и шествие на бездонном дне. Легенда красивая. Но нелогично, — с серьезным видом парировал Вандышев.
— А что вообще-то логично? — заспорила Ксана. — Вот, мокнем в воде, а все равно дождь, это логично? Или вон Сысоев: наворовал продуктов, а самому ведь пировать не придется! Отнюдь. Какой уж тут пир. Где логика?
— Он не знал, — Вандышев ухмыльнулся деланно-глупо.
— Не знал. Вот еще!
Багровая яростная вспышка. Оба зажмурились, инстинктивно ушли под воду. Но все равно оглушил мощный удар, зловеще-пронзительный треск, будто все сосны по берегам сразу рассыпались в мелкую щепу. Ощутила Ксана — воду вокруг и ее тело тоже пронизала особая, мелкая дрожь, будто ток электрический прошел. Едва не задохнулась, то ли от страха, то ли от этого жуткого ощущения. Вандышев нашарил ее в воде, встряхнул.
— Цела?
Состроил испуганное лицо, потешно взвыл:
— Ой, старцы святые, спасайтесь, спрячьте! Ма-а-ма!
Страх сразу прошел, да и не до страха, тут со смеху умереть можно. Едва не захлебнулась от хохота.
— Ну, хляби небесные закрываются на обед, — продолжал хохмить Вандышев, — главные ресурсы исчерпаны, с боезапасами заминка. Объявляю отбой!
Он сложил ладони рупором, затрубил торжественно:
— Отступаем в полном порядке, потерь нет, настроение бодрое!
И правда, уже шел тихий, мелкий дождик. Солнце проглядывало из-за посветлевшей тучи, вокруг мирно зеленели берега. Вандышев протянул ей руку, вместе побрели к берегу, взбежали на травянистую кручу.
— Н-да… — Он огорченно разглядывал свою промокшую одежду. — Уж лучше опять к старцам на дно, чем это вот на себя налепить. И все из-за тебя. Спасать надумал, а?! Вот чудик!
Кое-как выжал, накинул на плечи мокрую рубаху, начал усердно отжимать брюки.
Совсем другое дело — Ксанины вещи. Куртка намокла сверху, зато уж остальное все было в целости, все сухое. Захватила узел, отбежала в сторонку, к соснам, там за тройным широким стволом она всегда переодевалась. Подбежала и ахнула. Мощная, свеже-зеленая верхушка сосновая лежала на земле. Один из трех стволов разбило молнией, чернели острые зубья излома, от верха и до самой земли выжгло глубокий обугленный желоб. А вокруг валялись осколки. Сосновые осколки, на них смола запеклась прозрачными красными натеками, и не щепки это были, а именно осколки разбитой грозовым ударом сосны. Пахло смолой, парным дождем и еще чем-то, легким и тревожно-радостным. «Озон, — поняла Ксана, — вот как он пахнет, озон…» И неожиданно для себя позвала:
— Леня! Ой, погляди!
— Что случилось?
Вандышев приближался, на ходу вытирая голову и шею мокрой рубахой. Замер, оценивающе глядя на Ксану.
— Ничего себе! Ты, оказывается, взрослая. А я-то… Думал, ребенок.
Она смутилась, отступила за ствол. Совсем забыла, что не одета. Было неловко, беспокойно отчего-то, но весело. Может, потому, что вот заметил ее все-таки Вандышев и смотрел сейчас на нее сквозь зеленую крону поваленной сосны совсем иначе, не как раньше. А раньше вроде и не замечал. «Пошли. Лезь на забор», «Быстро» — вот и весь разговор…
— Ты только погляди, что творится! — крикнула она из-за сосны. — Дерево-то!
— Ого! — Он обошел вокруг, потрогал обугленный ствол. — Расколотило нормально. Вдребезги.
Ксана нагнулась, подобрала тяжелый, набрякший от сырости кусок дерева. Понюхала.
— Такую махину разбило будто фарфоровую. Это когда ударило, помнишь? Еще по воде вроде ток прошел… Ну, мне показалось, что ток…
Вандышев брал в руки то один, то другой осколок, рассматривал.
— Ничего не скажешь, прямое попадание.
Выбрал длинный кусок, кора на нем блестела от запекшейся смоляной глазури. Долго рассматривал бурые, волнистые натеки.
— Пожалуй, стоит это с собой взять. На память. А? Я возьму. Жареная сосна, оригинально.
Ксана, уже в джинсах и кофточке, натянутых кое-как прямо на мокрый купальник, удивленно озиралась.
— Гляди, гляди! Земля-то! Трава вся вытоптана. А были здесь такие ромашки! И трава по колено. А теперь будто бы все выжгло…
— Черти горох молотили, — беззаботно пошутил Вандышев. — Эх, сейчас бы горяченького чего. Чаю бы попить…
Он поежился, охватил себя руками. Только теперь вспомнила Ксана про тетю Пашу, про подруг, про горячие оладьи с чаем.
— А у нас сегодня оладьи, — вырвалось у нее. — И самовар. Пошли к нам! А что? Я приглашаю.
Вандышев ежился, подпрыгивал то на одной, то на другой ноге.
— В мокром виде? — он присел, по-собачьи тряхнул головой, с длинных прядей полетели брызги. — Нет уж, в таком виде не могу. Как говорится, конфузно. Конфуз перед дамами.