Собор Рождественского монастыря. Реконструкция первоначального облика
Соломонию перевели в суздальский Покровский монастырь.
Ниже имперский барон фиксирует начало нового мифа – или сам творит его: после второго брака государя «вдруг возникла молва, что Саломея беременна и скоро разрешится. Этот слух подтвердили две почтенные женщины, супруги первых советников, <…> и уверяли, что они слышали из уст самой Саломеи признание в том…» «Во время нашего тогдашнего пребывания в Московии некоторые клятвенно утверждали, что Саломея родила сына по имени Георгий, но никому не пожелала показать ребенка. Мало того, когда к ней были присланы некие лица для расследования истины, она, говорят, ответила им, что они недостойны видеть ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери».
Пострижение Соломонии. Миниатюра Лицевого летописного свода
Народная молва дала Георгию прозвище Кудеяр. По смыслу предания, Иван Грозный станет бояться атамана Кудеяра не как разбойника, а как старшего брата.
Археологи рассказывают, что в гробу рядом с монахиней Софией лежала кукла ребенка.
Русская церковь чтит Софию Суздальскую как святую. Мощи ее почивают в суздальском Покровском монастыре.
Разлад Василия с этой Софией словно бы зеркален союзу его отца с другой, Софьей Палеолог, а символически – с самой Премудростью.
Москва как будто чувствовала это. Новый брак государя, с княжной Еленой Васильевной Глинской, многим представлялся блудом. Не здесь ли почва кудеяровского мифа?
Возможно, трудность брака с Глинской прообразует трудность присоединения Смоленска. Дела, которому так поспособствовал на месте дядя и названый отец Елены, литовский князь Михаил Львович Глинский.
Литовская Русь при жизни Василия III выходила из Средневековья и вступала в Ренессанс. Князь Михаил Глинский был скорее ренессансным авантюристом, чем средневековым витязем. Находя его и его названую дочь чужими, Москва, конечно, не сознавала до конца причину чуждости: то были люди из другого исторического времени, а не просто из другой страны.
Ради Елены Василий III сбрил бороду: первый признак слома традиции.
Другой признак слома: после смерти Василия, как утверждал все тот же Герберштейн, «вдова его стала позорить царское ложе с неким по прозвищу Овчина». Свидетельство барона о прелюбодеянии Елены – единственное. Как и о том, что названый отец государыни князь Глинский прямодушно наставлял ее в целомудрии; что поплатился свободой и жизнью именно за это.
Но предание, растущее из иноземного свидетельства, бытует до сих пор. Развернутая версия предания гласит, что связь Елены с князем Телепневым-Оболенским по прозванию Овчина началась еще при жизни государя. И даже что княжич Иван, будущий Грозный, родился от этой связи.
Достоверно лишь то, что Василий и Елена ждали наследника четыре года; чем не основание для мифотворчества.
Это в московской мифологии впервые появляется любовник – князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский.
(Впервые – поскольку сказание о блудной связи Кучковичей с княгиней Улитой составлено позже, в XVII столетии.)
Политическим фаворитом государыни Овчина, несомненно, был. Предводитель шести военных походов, князь не в постели, а на поле брани выслужил боярский чин и чин конюшего, первоприсутствующего в Боярской думе. После смерти Василия (1533) Овчина поддержал Елену в притязании на регентскую власть при малолетнем сыне. Сама возможность материнского правления стала еще одной угрозой традиции; угрозой очевиднейшей, чем блуд правительницы.
Сразу после странной смерти Елены в 1538 году Овчина был арестован соперниками и уморен «гладом и тяжестию железной», а по Герберштейну, рассечен на части.
Признаем же барона литературным автором первых любовных мифов Москвы.
Еще заметим: первый частный, нецарственный любовник мог явиться лишь подле царской семьи. Первый любовный треугольник мог нарисоваться лишь в Кремле.
Часть II. Опричнина
Опричник. Рисунок XVII века
Счастье Ивана Грозного с Анастасией Романовной, первой русской царицей, вполне довольствуется в нашем представлении кремлевскими стенами.