В последний раз, когда она его видела, он был коротко подстрижен, а теперь волосы отросли, и по лицу разбросаны грязные светлые пряди. Лампы дневного света в клаустрофобском маленьком помещении делали круги под его глазами совсем темными на фоне бледно-желтой кожи лица. Как будто сейчас она смотрела сквозь огромное стекло на восковую куклу, а не на неподвижное человеческое тело.
Ребекка всегда боялась, что это произойдет. Она страшилась этой минуты с того самого момента, как два года назад Хенке бросил камень в лобовое стекло ее машины и чуть не убил и ее, и коллегу Крузе. А может быть, это началось еще раньше. Намного-намного раньше…
– Его привезли сегодня ночью, – сказал Рюнеберг, стоявший справа у нее за спиной, но она едва услышала. – Мне сообщили где-то час назад, и я сразу тебе позвонил. Не совсем по правилам, но я подумал, что ты захочешь знать все сразу. Я бы – хотел, если бы это случилось с моим братом…
Ребекка с трудом оторвала взгляд от стекла и повернулась лицом к нему.
– Спасибо, Людде, я тебе очень благодарна…
Слова застревали у нее в горле.
Пара секунд молчания.
– Грустная история, – наконец пробормотал он и неуклюже положил ей руку на предплечье.
Вдруг без предупреждения открылась дверь, и в помещение вошел худой лысоватый мужчина лет шестидесяти. Под мышкой папка с документами; одет, несмотря на лето, в темный костюм-тройку и идеально повязанный галстук. Он коротко кивнул Рюнебергу и затем обратился к Ребекке:
– Вы, как я понимаю, сестра?
– Ребекка Нурмен, – пробормотала она и протянула ему руку.
Но вместо рукопожатия мужчина достал из кармана жилета пару узких очков для чтения и, обстоятельно надев их на кончик носа, открыл свою папку.
– … ты говорил, Рюнеберг, что она раньше работала на Контору?
– Формально и сейчас работает, Стигссон, – ответил ее бывший шеф заискивающим тоном, которого она не слышала у него раньше. – Нурмен в отпуске до конца года, а затем должна решить, что предпочитает: СЭПО или частный бизнес…
Рюнеберг попытался изобразить улыбку, но на лице его собеседника ни один мускул не шевельнулся.
– Понимаю…
Стигссон повернул голову и посмотрел на Ребекку поверх очков.
– Поскольку вы, Нурмен, все еще сотрудник СЭПО, то на вас распространяется и подписка о неразглашении, и оговорки о соблюдении секретности, которые вы подписывали при приеме на работу. Сестра вы или нет, всё, что вы здесь услышите, – тайная информация, которую категорически запрещено передавать кому бы то ни было, ясно?
– Да-да, – кивнула Ребекка. – Естественно, – добавила она, заметив, что он не совсем удовлетворен ее реакцией. – Так о чем идет речь?
В помещении с другой стороны стекла вдруг открылась дверь, и туда вошли двое, мужчина и женщина, тоже в черных костюмах. Пару секунд там ничего не происходило. Затем Хенке открыл глаза. Он поднял голову, выпрямился и медленно потянулся. Что-то сказал, но через стекло ей не было слышно, что, и на мгновение ее охватило желание ворваться в допросную и дать ему пощечину. Но трескучий сухой голос Стигссона сбил ее с этой мысли:
– Ваш брат подозревается в участии в преступном сговоре либо в подготовке теракта.
– Итак, Хенрик, как мы и говорили раньше, вы планировали и, следовательно, готовили преступление, направленное на серьезную дестабилизацию основополагающих политических, экономических и общественных структур страны, – сказала следователь, темноволосая женщина лет сорока с короткой стрижкой, впившись в него взглядом.
Но Эйч Пи едва ее замечал. Его уставшая башка все еще пыталась как-то соединить то, что с ним произошло. Но в одном он был уверен. В отличие от событий двухлетней давности, когда его тоже взяли (но на самом деле это была гигантская подстава), теперь каждая деталь на своем месте – всю дорогу с того момента, как спецназ вломился к нему в квартиру, и до вкуса пережаренного кофе из автомата, стоявшего перед ним на столе в коричневом картонном стакане. Все, похоже, настоящее. Что в таком случае означает, что?..
Тема – теории заговора, стоимость вопроса – три тысячи крон… [10]
– М-м-м, – пробормотал Эйч Пи, поскольку от него явно ждали какого-то ответа.
Он закрыл глаза и стал тереть виски, чтобы выторговать себе немного времени на размышление. Что там такое говорит эта баба? Дестабилизировать какую политическую хрень?
– Как я уже сказал раз десять, я хочу, чтобы на моем допросе присутствовал адвокат, – промямлил Эйч Пи.
Женщина по фамилии то ли Руслюнд, то ли Русквист, или что-то там еще связанное с розами, обменялась быстрым взглядом с коллегой.
– Да-да, Хенрик, мы это поняли, – сказал полицейский, чье имя Эйч Пи уже тоже забыл. – Просто мы хотели бы по возможности разобраться с рядом формальностей до прихода вашего адвоката. Ведь он появится? Мы уже ждем его несколько часов. В сколько бюро вы позвонили?
Склонив голову набок, Эйч Пи улыбнулся так, что стало сразу понятно, что он имеет в виду.
– Конечно, появится… – пробормотал он.
– Ну, а тогда как насчет того, чтобы в любом случае потихоньку начать? Чтобы сэкономить время? – снова с улыбочкой добавил полицейский. – Или, может быть, вы хотите позвонить кому-то еще? Какому-нибудь родственнику?..
– Нет! – довольно громко оборвал его Эйч Пи и выпрямился.
Он заметил, как они переглянулись. Хрен им, он будет невозмутим.
– Времени у меня полно, и я ничего не собираюсь вам говорить, пока сюда не прибудет адвокат, – уставившись в столешницу, сказал он со всей собранностью, на которую был способен. – Но ради бога, давайте уже говорите сами… – пробормотал он через пару секунд, чтобы заполнить чем-то давящую тишину.
– Отличное предложение, Хенрик.
Мужчина-полицейский, чью фамилию Эйч Пи так и не запомнил, взял стул и сел напротив. Достав из кармана пиджака маленький цифровой диктофон, он поставил его на стол между ними.
– Допрос Хенрика Петтерссона, он же Эйч Пи, третье июня, время пятнадцать тридцать. Присутствуют полицейские инспекторы Русваль и…
– …Хельстрём.
Стигссон нажал на кнопку рядом со стеклом, и вдруг из динамиков послышался голос следователя.
– Так что именно, по-вашему, сделал Хенке? – спросила Ребекка, не обращаясь ни к кому конкретно, в то время как Хельстрём продолжал общаться с диктофоном.
Она постаралась, чтобы голос ее звучал очень спокойно, как будто она не очень-то волнуется по поводу ответа.
– Мы располагаем сведениями о том, что ваш брат планирует какое-то покушение на руководство страны, вероятно, связанное со свадьбой кронпринцессы… [11]
– Шутите?! – вырвалось у нее, и она едва успела взать себя в руки.
Стигссон бегло взглянул на Ребекку, и она прикусила язык. Конечно, все это один большой розыгрыш, СЭПО славится своеобразным чувством юмора, а этот Стигссон – просто клоун ходячий…
Черт подери, возьми себя в руки, Нурмен!
Ошибка; ясно, что дело в какой-то гигантской ошибке. Наверное, они спутали Хенке с кем-то еще, перепутали информацию и вломились не в ту квартиру. И это, кстати, не впервые…
– К тому же у нас есть сведения о том, что ваш брат отнюдь не чужд такого рода тяжких преступлений…
– Вы имеете в виду ту историю с Дагом? – перебила его она. – Вообще-то Хенке не виноват, он только пытался защитить меня. К тому же уже пятнадцать лет прошло…
Стигссон покачал головой.
– Нет-нет, случай с гибелью вашего жениха здесь ни при чем, хотя он представляет собой определенный интерес как деталь общей картины… Дело совсем в другом. Посмотрите сами!
Он указал в сторону допросной, где один из следователей только что включил видеопроектор. Съемки – дрожащей рукою на портативную видеокамеру – какой-то стены, голубое небо и несколько темных фасадов. Затем зеленеющие свежей листвой кроны деревьев, под ними ряд уличных кафе. Через пару секунд Ребекка узнала это место. Сквер Кунгстрэгорден. За кадром все усиливающийся стук, источник которого она не сразу смогла определить. Но постепенно с усилением звука она поняла, что это. Топот копыт… Множество копыт, стучащих об асфальт. А когда в кадр въехал королевский кортеж, Ребекка вдруг вздрогнула.
11
Речь идет о свадьбе шведской кронпринцессы Виктории с Даниэлем Вестлингом, состоявшейся 19 июня 2010 г.