И вот как, зная за собой такие ужасные сны, спокойно общаться с этими непосредственными, то и дело обнимающимися и даже, он видел это, украдкой целующимися парнями!?
Вот такой сумасшедший винегрет был в голове у молодого, тихого и очень воспитанного юноши, что стоял подле своего отца на ежегодном праздничном собрании самых благовоспитанных семейств, и соблазнял многих уже одним своим вызывающим и одновременно неприступным видом. Он был как бы слегка отстранен от всех и оттого мечтательно-возвышен на фоне более беспечных юношей. Был словно бы глубоко погружен в свои мысли, сразу же опуская взгляд и отказывая, если кто-то из подходящих сверстников хотел увлечь его за собою в танец или даже просто заговорить. Он действительно был занят размышлениями… о своем обмане.
Отец почему-то очень строго относился ко всему, что касалось признаков взрослости и удовольствий. Называл все связанное с проявлениями физической тяги людей к друг к другу и самим себе грязью, и гадостью. Хотя для юноши, поначалу, пока его не начали «воспитывать в строгости», все было естественно и даже, страшно сказать, банально. Было так естественно, что твое тело должно быть полностью твоим и может быть использовано сообразно находкам по его применению. А потом, вдруг, появилось правило, – что некий непослушный орган предназначен только для справления нужды, ну и ещё, в далекой перспективе, для делания детей.
Долгое время юноша был твердо убежден, что получение детей - шаг очень ответственный, - в качестве поощрения, сопряжен с кратким манящим блаженством. Одно удовольствие – один ребенок, и никак иначе. Будучи совсем юным, он периодически удивлялся несправедливости и скудности награды, почему же так редко люди могут себе позволить эти божественно прекрасные ощущения? Ему даже казалось, что он как-то обманул хитрый запрет и теперь может быть счастливым, не дожидаясь момента, когда надо заводить детей.
Юноша рано начал видеть сны, «те самые», которые были для него совсем-совсем «не реальные», а сказочные, - значит, не запрещенные, и там было немного страшно. Периодически он с болезненным удовольствием вспоминал свои ночные грезы, те дерзкие обезличенные прикосновения незнакомца к самым интимным местам… Ему и наяву хотелось повторения, но трогать себя было строго запрещено, а ждать или даже искать каких-то безликих неизвестных тоже было боязно и стыдно. Когда становилось совсем невтерпеж, так, что никакая учеба или развлечения не шли на ум, юноша закрывал глаза и снова вспоминал, и вспоминал те, захватывающие дух, моменты.
Там, в дивных опасных снах, его иногда ловили и накрепко сковывали или связывали, и потом, как особая награда, обязательно был ритуал с ласками и острым, как кромка льда, удовольствием.
Со временем он научился распалять свое воображение до такой степени, что, даже не касаясь себя и не издавая ни звука, доходил до грани, испытывая реальное наслаждение столько раз, сколько ему требовалось для того, чтобы наконец-то заснуть, не изнемогая от неудовлетворенных смутных желаний в чреслах и во всем своем ещё незрелом теле... Лишь испарина покрывала его лоб и слегка сбивалось дыхание, да и то, восстанавливалось очень быстро, когда истома накрывала его покоем.
Юноше всегда было стыдно за свои «развлечения», и он прятался, сдерживая свои желания, скрывая сны и дневные фантазии. Зато отец был доволен и больше не ругал его, он был счастлив в своей уверенности в незамутненной чистоте своего уже вошедшего в зрелость наследника.
Чопорный себялюбец был горд послушным красавцем-сыном и тем, как хорошо смог воспитать его. Несмотря на дурную, как он считал, наследственность второго родителя, которого с позором изгнал из дома и своей жизни, за чрезмерную озабоченность любовными исканиями. Он тогда зло кричал ему вслед, что это просто дурное воспитание, несдержанность, распущенность, а не потребности организма. Это лишь притворство и измены - и ничего более.
Сын тоже предпочитал считать себя счастливым и хорошо воспитанным, хотя не был столь же уверен, как отец, что невинен подобно новорожденному. Но ведь он же не нарушает отцовских запретов? Ведь он не смотрит ни на кого из окружающих? Не стремится в сомнительные компании и не пристает ни к кому?! Он даже не знает, как это делается, все эти развратные ухаживания! Да и потребности особой приставать к кому-то - тоже нет. А сны, что ему снятся из ночи в ночь, это не реальность, это просто такие сказки.
И все же парень чувствовал какой-то обман.
Когда к ним в очередной раз подошла пара, взрослый, уже седеющий мужчина и, видимо, его сын, завязался разговор о том, как прекрасны сегодняшние вечер и ночь. Очень скоро взрослые увлеклись беседой и шампанским, и даже отошли чуть в сторону, предоставив молодежь самой себе. Вновь задумавшийся о своем, парень привычно опустил взор в пол, не обращая более внимание на стоявшего рядом с ним сверстника.
И тут почувствовал, как горячая ладонь погладила его бедру. Он хотел было возмутиться, но другая рука накрыла пах и слегка сжала. Парень лишился дара речи. Он был настолько возмущён, и ему было так стыдно, что он просто не мог показать этого. Он был оскорблен до глубины души, хотя по спине прокатились холодом мурашки предвкушения. В тихом бешенстве, раздражённо двинул бедрами, желая сбросить наглую руку с себя, но наглец почему-то упорствовал. Мало того, вдруг обнял его за талию и потащил в темный угол за раскидистое дерево в кадушке, коих тут по всей террасе было много наставлено для услады взоров.
Там его прижали к стенке, а он не смел протестовать и даже звука издать, его заботило лишь одно, чтоб никто не заметил этого кошмара, что сейчас творится. Он по-прежнему не смотрел на своего похитителя, а музыка, смех и фейерверки заглушали их возню. Вскоре жаркие губы накрыли его упрямо сжатый рот, лишив последней возможности что-то сказать или крикнуть. А дальше стало происходить то, что часто снилось парню, его ласкали уверенно и грубо, но сопротивляться он был не в силах. Вернее, считал ниже своего достоинства признать, что его практически насилуют. Сказать, что было приятно, он не мог. Терпел, и ждал чего-то, принимая торопливые неумелые ласки, но в мыслях уже решил отомстить этому нахальному типу, что пристал к нему. Он решил, что покажет недоумку, как это надо делать, чтоб было по-настоящему хорошо, так, как он видел в своих снах. И уже через несколько минут, он со всем пылом и ненавистью, вспыхнувшей в его душе, учил своего «насильника», как «это» надо делать.
Через полчаса они тщательно приводили друг друга в порядок, чтоб появиться на люди в приличествующем виде. Парень первым вышел на свет из укромного угла, устроенного будто бы специально для таких упражнений. Его партнер, сияя счастливой улыбкой, шел за ним, спрашивая, когда они теперь встретятся снова?
Парень полуобернулся, останавливая того холодным взглядом и наконец-то оценивая внешность претендента на его свободу. Хмыкнул неопределенно и, не сказав ни слова, вернулся к своему отцу, уже порядком захмелевшему и утомленно развалившемуся в креслах, но по-прежнему сохраняющему горделивый вид. И, как ни в чем не бывало, встал рядом с ним. Дежурная кроткая улыбка тронула слегка припухшие от поцелуев губы, когда он поправил недовольно заворчавшему на его отсутствие отцу галстук. Очередной сон закончился, и можно было возвращаться в реальность, где он был послушным воспитанным мальчиком, представления не имеющем ни о чем «таком».
А молодой нахал схватил своего родителя за руку, отвел в сторонку и горячо зашептал тому на ухо, страстно убеждая в чем-то. Он очень бы хотел ещё ближе познакомиться с этим бешеным недотрогой, ошеломившем его яростным напором и горячностью. Мужчина удивленно перевел взгляд со своего небывало взволнованного сына на стоящего на террасе подле отца скромного юношу и нерешительно кивнул головой, соглашаясь.
А юноша вновь мечтательно смотрел в небо и любовался звездами, забыв обо всем, что только что было. В его реальности не было места «грязи», он был совершенно чист и невинен.