В дверях кухни появился здоровяк, не выпускающий изо рта зубочистки. Он улыбнулся кривой, но дружелюбной улыбкой, открывающей сколотые неровные зубы.
– Я Хэнк Шанто, – представился он и протянул руку, которую Рахмаэль пожал. – Все мы долгоносики, – пояснил он Рахмаэлю. – Вы тоже долгоносик – вы этого не знали? В какую из псевдореальностей вы попали? Видимо, она не из худших? – Он изучающе уставился на Рахмаэля, работая челюстями, на грубом лице читалось лукавое, но никоим образом не злобное любопытство.
– Все мы учимся, – вызывающе и с необъяснимым волнением произнес курчавый юноша, обращаясь прямо к Рахмаэлю, словно бросал ему вызов, подразумевавший скрытые разногласия, о которых тот не имел понятия. – И все мы больны, нам нужно выздороветь. – Он вытолкнул вперед стройную, коротко стриженную, нарядно одетую девушку с резко очерченным изящным лицом. Она уставилась на Рахмаэля взволнованно, почти с мольбой – но почему, если юноша (чьи непомерно развитые плечи и мускулатуру он впервые заметил) уже отпустил ее. – Верно, Грет? – требовательно осведомился парень.
– Я Гретхен Борбман, – представилась Рахмаэлю девушка тихим, но абсолютно спокойным голосом. Она протянула руку, и, машинально пожимая ее, он почувствовал гладкую и слегка прохладную кожу. – Добро пожаловать в нашу маленькую революционную организацию, мистер… – Она сделала вежливую паузу.
Он назвался.
– Арабо-израильтянин? – поинтересовалась Гретхен Борбман. – Из Федерации семитских народностей? Или из фирмы, занимавшейся перевозками, – она раньше была крупной, а теперь исчезла… Кажется, она называлась «Аппельбаум энтерпрайз»? Вы имеете какое-то отношение к тому, что случилось с ней и их прекрасным новым кораблем «Омфалом»… кажется, это был ваш флагман?
Поразительно, что она этого не знала; СМИ сделали из полета «Омфала» в систему Фомальгаута событие столь грандиозное, что знать о нем обязан был каждый, по крайней мере на Терре. Но здесь была не Терра, а привычная для гуманоидов среда обитания вокруг Рахмаэля давно поблекла, обратившись в гротескный призрак из клейкой морской тины, налипшей на испаряющую влагу циклопическую физиономию, которая источала едкую вонь, словно ее полоскали в нечистотах: признак вырождения до состояния гидрокинетически управляемой органической ткани того, что некогда было – или казалось – человеческим существом (хотя бы убийцей-наемником из «Тропы Хоффмана лимитед»).
– Да, – осторожно согласился он, и в глубину его мыслительного аппарата отправился по проводящим цепям тревожный сигнал, настороживший особый чувствительный механизм. Отныне он будет на взводе до тех пор, пока не прозвучит команда отмены, и Рахмаэль не сможет на него повлиять.
– «Омфал» был – и до сих пор остается – единственным активом нашей фирмы. Без него мы ничего собой не представляем. – Он осторожно рассматривал группу людей, называющих себя долгоносиками, желая выведать, не подозревает ли кто-либо из них о мучительной и бесплодной попытке полета к Фомальгауту. Никто из них не подал виду, никто не заговорил и не состроил знающей мины. Столь долгое общее отсутствие ответной реакции ввергло Рахмаэля в тревожную растерянность. И на него снова накатила пугающая и внезапная, как и прежде, волна наркотического опьянения, время в его восприятии вдруг сделало скачок, изменив все предметы и людей в комнате. ЛСД вернулось, по крайней мере ненадолго, и это не удивило его, но время было выбрано неудачно. Он вполне мог бы обойтись без сюрприза в эту решающую минуту.
– У нас никаких новостей с Терры, – посетовал здоровяк с зубочисткой по имени Хэнк Шанто вполне обычным голосом. В отличие от внешности, которая превратилась в пугающий цветной коллаж, где текстура плоти и одежды приняла фантастический вид, а световой фактор удваивался до тех пор, пока перед Рахмаэлем не очутилась бесформенная лужица нагретого металла. Ему пришлось отодвинуть стул от зловещей раскаленной пластины, заменившей человека. За ней маячил Хэнк Шанто, чья шарообразная голова словно по чьей-то прихоти помещалась над коллажем из языка пламени, в который превратились одежда и плоть человека.
Тем не менее лицо Шанто, утратив долю живости и солидности, не претерпело искажений, оставаясь спокойным лицом грубоватого, но дружелюбного, терпеливого и грузного гуманоида.
– Я вижу испуг в ваших глазах, мистер бен Аппельбаум, – лукаво заметила Шейла Куам. – Это галлюциноген? – Она обратилась к остальным: – Думаю, в его мозговом метаболизме снова происходит смена фазы, очевидно, еще не все выведено из организма. Не торопитесь. Выпейте син-кофе. – Она сочувственно подала Рахмаэлю чашку, очутившуюся между углом его зрения и радужным нимбом Хэнка Шанто; он ухитрился сосредоточиться, различить чашку, взять ее и сделать глоток. – Просто подождите, и ощущение уйдет. Всегда уходит; мы вполне освоились с этой болезнью – как в субъективном, так и в объективном смысле. И помогаем друг другу.
Она придвинула поближе свой стул, чтобы сесть рядом. Несмотря на свое волнение, он заметил это, а заодно и то, что благодаря этому нарочито небрежному маневру она отгородила его собой от выразительной фигуры смуглой мисс де Рангс и гибкой смазливой Гретхен Борбман с роскошными волосами. Он погрустнел от такой утраты, ощущая свое бессилие и сознавая, что сейчас в наркотическом опьянении ему никак не под силу изменить вливающийся в него поток сенсорных данных, значимость и степень которых вновь принижала его до роли пассивного устройства, безответно воспринимающего внешние сигналы.
Шейла Куам ласково обхватила ладонью его руку.
– Болезнь называется синдромом «Телпор», – продолжала Гретхен Борбман. – Размыкание системы восприятия и подмена ее бредовым миром. Если она и проявляется, это случается вскоре после телепортации. Никто не знает почему. Болезни подвержены лишь некоторые, их ничтожно мало. Сейчас она поразила нас. Мы излечиваемся один за другим, но всегда появляются новые такие больные. Не беспокойтесь, мистер бен Аппельбаум, обычно болезнь проходит. Время, покой и, конечно, лечение.
– Лечение ученика чародея, – пояснил Хэнк Шанто из вектора пространства, недоступного зрительному диапазону Рахмаэля. – Они называют ее ЛУЧ, эти промыватели мозгов, то и дело наведывающиеся сюда, и среди них доктор Лупов – здоровяк из швейцарского города Бергольцляй. Боже, как я ненавижу этих пройдох, всюду сующих носы, словно мы лишь стая животных.
– Парамир, – произнес Рахмаэль после паузы, показавшейся ему из-за наркотика невыносимо долгой. – Что это?
– То, что видит долгоносик, – ворчливым капризным голосом, словно обсуждение данной темы вызывало в ней мучительный приступ некоего костногенетического недуга, сказала женщина постарше с лицом из тестообразных складок. – Страшно даже представить столь ужасное преступление – позволять им на пути сюда программировать нас таким образом! И, разумеется, техники «Телпора» уверяют, что ничего подобного случиться не может. – Ее пронзительный осуждающий голос действовал на мозг Рахмаэля, боль в ушах, вызванная звуком, превратилась в белый режущий язык пламени, вращавшийся подобно циркулярной пиле, и, защищаясь, он зажал уши.
– Бога ради, – сердито сказал Хэнк Шанто таким же отвратительно рокочущим голосом, но звучащим в низком регистре, словно содрогание почвы при катастрофически близких взрывных работах с применением мощной водородной бомбы. – Не вините людей из «Телпора», во всем виноваты проклятые маздасты. Разве нет? – Он обвел окружающих взглядом, в котором дружелюбие и любезность уступили место угрожающей подозрительности. – Идите и вырежьте у маздаста глазные линзы. Если найдете его. И подберетесь достаточно близко. – Переходящий с одного на другого взор упал на Рахмаэля и замер, некоторое время он изучал его со смесью презрения, гнева и… сочувствия. Постепенно возмущение угасло, затем полностью исчезло. – Круто, да, Аппельбаум? Шутки в сторону. Расскажите всем, что видели. Я слышал, вы рассказывали Шейле. – Он шумно вздохнул, воздух вырвался из него, словно вдруг иссяк источник энергии, регулирующий подачу жизненно важного кислорода. – Некоторые приобретают свойства мистикомиметизма, мы называем его Часами.