Они выходят на улицу.
- Продышаться тебе надо, - говорит дядя Ваня.
Сережа втягивает в себя прохладный вечерний воздух, голова свежеет, и в сон уже не тянет.
- Промежду прочим, - говорит дядя Ваня, - люди пьют с радости или с горя. Ну, понятно, получка - праздник, отметить можно, хотя скажу прямо: если бы мой пришел так нагостевавшись, выдрал бы как сивого мерина!
Дядя Ваня кипятится, а вовсе не балагурит. Что-то всерьез все принимает.
- Конечно! - говорит Сережа. - По-твоему, мы чаем с пирожными отмечать свои праздники должны? Сами пьете, а мы что - хуже вас? - Он задирает дядю Ваню. - Сам-то шею как сломал? А?
Дядя Ваня молчит, сжимает и разжимает кулаки, нервничает.
- Ишь въедливый какой! - сердится он. - Дети должны быть лучше родителей. Такое даже выражение есть, черт бы тебя побрал!
- Вот-вот, - отвечает Сережа, - дети - должны. А взрослые - не должны.
Дядя Ваня не согласен с Сережей, но ему не хватает слов, что ли. Доказательств.
- Пойми ты! - восклицает он. - У взрослых жизнь труднее, вот, например, я…
Он умолкает. Сережа приготовился смеяться - раз про себя, значит, смешное. Ему кажется, у дяди Вани вся жизнь очень забавная, одни нелепые происшествия, как тогда - из окна в клумбу свалился.
- Ну слушай, раз так, - говорит дядя Ваня, а морщины на его лице делаются глубже. - Никому не говорил, даже жена не знает, поэтому молчи, будь мужиком. Вот эта жена, которую ты знаешь - говорит дядя Ваня, - у меня вторая. На первой, на Нюре, женился я до войны, молодым, совсем мальчонкой. И было двое детей у нас - две дочки. Вот. А потом война началась. Мы в Орле жили. Я ушел на фронт, сразу же попал в окружение, когда вышел, написал домой. Ответа нет. Пишу соседям, мало ли, думаю, эвакуировались куда, а назад получаю известие. - Дядя Ваня закуривает, и Сережа видит, как мелко вздрагивают у него руки. Дядя Ванина тревога незаметно передается и ему, он уже не смеется, не ждет забавного, а слушает внимательно, напряженно. - Получаю известие, - повторяет дядя Ваня, и голос его хрипнет, - что бомба, в общем - прямое попадание в щель, где они прятались. Детей сразу, на месте, жена умерла в больнице. Незадолго, пишут, перед тем получила обо мне извещение - пропал без вести.
Дядя Ваня вздыхает, долго молчит. Пускает через нос дым, окутывается табачным облаком.
- Ну вот, - говорит, затаптывая папиросу. - Вышел я из войны, помотался по белу свету. Долго плутал, никак своего найти не мог. Потом вот Асю встретил, поженились, детишек родили, все вроде как заросло - не то еще зарастает. А в прошлом году весной поехал я на юг, в санаторий, по профсоюзной путевочке. Иду как-то утречком по берегу, любуюсь прибоем и вдруг, представляешь, вижу - идет навстречу мне Нюра. Седая, правда, старая, как я, но Нюра… Остановились мы друг против друга, потом навстречу бросились! - Дядя Ваня вздыхает, трет лоб, не знает, куда руки деть, пальцы сгибает и разгибает. - Вишь, как выходит. И радоваться вроде надо. А вроде и плакать. Нюра в госпитале тогда не померла, хотя плоха была, - ее эвакуировали. Ожила, после войны замуж вышла: считала меня погибшим. Тоже дети есть, семья… Вот и посоветуй, - оборачивается к Сереже дядя Ваня, - как быть? И любим-то мы с ней друг дружку по-старому. Может, и крепче еще. И семьи наши новые ломать права не имеем.
- Почему? - спрашивает Сережа. - Ведь встретили же! Все слава богу!
- Почему? - переспрашивает дядя Ваня и горько усмехается. - А потому. Из-за детей.
Из-за детей! Сережа сжимает шершавый дяди Ванин кулак, благодарность теплой волной захлестывает его. Благодарность и горе.
- Оттого и пил я, - говорит дядя Ваня. - Через это и с подоконника упал, черт бы меня побрал.
Теперь этот случай не кажется больше смешным. Сережа разглядывает в темноте дяди Ванино лицо.
- А вот мой, - говорит Сережа, кусая губы, - обо мне не думал.
- Живой он у тебя, настоящий-то? - спрашивает дядя Ваня.
- Живой, - отвечает Сережа.
- Эх, дела! - говорит дядя Ваня. - Но ты, того, не хнычь, не распускайся. Волю свою держи. Бывает, что надо переступить себя.
- Переступить! - восклицает Сережа и повторяет задумавшись: - Переступить…
Дядя Ваня переступил для детей, это ясно, для своих детей. Сережа, коли надо, десять раз себя переступит. Ну а сейчас-то? Через что переступать? Почему? Зачем?
Сережа шагает домой и думает о дяде Ване. Тот сказал ему на прощанье несколько слов, и эти слова только теперь доходят до Сережи. Он сказал, что у той Нюры, первой своей жены, не спросил даже адреса. И новой фамилии. Чтобы не было никакого пути назад.