– Значит, официальное расследование еще не закончено?
– Нет. И кто знает, сколько им еще потребуется времени. Может, недели. А может, месяцы. У меня такое впечатление, что полицейские в этих делах не торопятся.
Слова Чарльза приводят меня в смятение.
– Так значит, до похорон может пройти…
– О нет, нет. Похороны состоятся гораздо раньше.
– Ты сказал, бумажная волокита. Что это за бумаги, Чарльз?
Судя по всему, моя настойчивость его удивляет.
– Они мне сказали, что должны закончить некоторые формальности. Ничего конкретного не уточняли.
Все-таки, это касается вскрытия. Что же тогда еще? У меня бессильно опускаются руки.
Я оглядываюсь на террасу. Молли и Маргарет пьют там кофе. Кэти лежит в шезлонге, отгороженная от мира своим «вокманом», Джош стоит рядом с террасой у жаровни и орудует на решетке палочкой, затем украдкой бросает что-то на угли, от чего они пыхают сильным пламенем. Он отступает назад и озирается по сторонам, пытаясь определить, заметил ли кто-нибудь его проказу.
– Я собираюсь выставить дом на продажу, – как бы между прочим говорю я.
– Ну, теперь ты можешь сделать это… Ситуация ведь прояснилась.
Видимо, Чарльз имеет в виду, что теперь у меня будет свидетельство о смерти, и с юридической точки зрения я становлюсь вдовой.
– Мне не хотелось бы делать этого до похорон, – поясняю я. – Знаешь, все эти покупатели, бродящие по дому.
– Я понимаю тебя. В конце концов, это дело можно немного отложить.
– Положение у меня, правда, незавидное. Ведь я рассчитывала на страховку Гарри. Но самоубийство не оплачивается. – Поняв, что неудачно пошутила, я грустно улыбаюсь.
Чарльз вскидывает на меня взгляд. На бровях у него сверкают капельки пота.
– Да, в таких случаях…
Судя по всему, разговор о деньгах ему неприятен. Мы снова начинаем движение. Идем по периметру лужайки к саду, где на кустах ярко светятся распустившиеся розы. Время от времени Чарльз тяжело отдувается, выпячивает нижнюю губу и глубоко вдыхает носом воздух. На нем его обычная одежда для уик-энда, которая независимо от погоды состоит из потертых вельветовых брюк и толстой хлопковой рубашки.
– Да, я хотел сказать, что Энн переживает из-за тех своих высказываний в твой адрес, – говорит он смущенно. – Она тогда действительно очень расстроилась.
Я говорю то, что он хочет услышать: дескать, не принимала это близко к сердцу.
– Но, знаешь, в ее словах, возможно, и была доля истины. Наверное, я оказывала Гарри недостаточную поддержку.
Чарльз быстро вскидывает голову.
– Что ты, что ты! Наоборот, я считаю, ты была очень добра по отношению к Гарри. Очень добра!
– В последний период не совсем.
Я не знаю, зачем я говорю это Чарльзу. Может быть, просто хочу узнать, что он думает обо мне в связи с самоубийством Гарри. А может, внутренне желаю подготовить его к тому, что истина в отношении Гарри в конце концов вскроется.
– Это было трудное время, Эллен. Ты не должна себя винить. Я не думаю, что Гарри мог рассчитывать на большее с твоей стороны. – Чарльз делает движение рукой, как будто желая дотронуться до меня, но тут же отдергивает руку назад. – Ты была такой преданной…
Преданной. Значит, в его глазах я чиста. Похоже, даже если бы я объявила, что это я довела Гарри до самоубийства, Чарльз не поверил бы мне.
Мы останавливаемся у большого куста великолепных красных роз. От жары их бутоны склонились вниз. Я решаюсь, наконец, на вопрос, ради которого утащила Чарльза на эту прогулку. Этот вопрос давно мучает меня.
– Я хотела знать. – В животе у меня холодеет. – Я хотела узнать, как они идентифицировали тело Гарри?
По влажному лицу Чарльза пробегает выражение боли, он судорожно вздыхает.
– Эллен, дорогая, какое это имеет сейчас значение?
– Просто я хочу знать.
– Но… – Чарльз безнадежно машет рукой.
Я пытаюсь объяснить, что незнание хуже всякой правды, гораздо хуже.
Чарльз горбится. Внутри него происходит какая-то борьба. Наконец, будто бы приняв решение, он произносит:
– Хорошо… Я жду.
– Ну, по зубам, по стоматологическим архивам… Кроме того, путем прямого опознания.
Я медленно перерываю его слова.
– Путем прямого опознания? Но кто его опознавал? – Однако я знаю ответ еще до того, как Чарльз успевает что-либо сказать. – Почему ты мне ничего не говорил об этом? Ты должен был сказать. Как это было ужасно для тебя!
Он отмахивается от моих слов каким-то застенчивым жестом, желая, видимо, показать, что в такой ситуации уже не до чувств.