Потом я вдруг ощущаю страх, осознав, какому риску подвергает нас моя дочь.
– О, Кэти! – вскрикиваю я.
Стараясь сдержать дрожь в руках, я судорожно нахожу свою записную книжку. Потом бросаюсь к телефону. Смотрю на часы. Снова прочитываю письмо и опять подхожу к телефону. Я набираю номер Морланда.
Не дождавшись гудков, я бросаю трубку. Нет, телефон здесь не поможет. Сердце мое не успокоится до тех пор, пока я не найду оригинал письма Кэти и не увижу, что он уничтожен.
Улица, на которой теперь живет Морланд, находится на окраине города. Двухэтажные дома из серого кирпича тесно жмутся друг к другу. Перед каждым – крохотный палисадник без деревьев. Чувствуется, что владельцы домов пытались облагородить их внешний вид: свежепокрашенные окна, наборные двери и железные цветочницы, прикрепленные к стенам цепями. Здесь живет новый средний класс.
Машин так много, что мне приходится запарковаться на соседней улице и вернуться назад пешком. В доме Морланда голубая входная дверь, а на ней – красивое бронзовое кольцо, которое, однако, давно не чистили. Холл выдается на улицу эркером, и сквозь его незашторенные окна я вижу диван, покрытый современным обивочным материалом, простую настольную лампу и симпатичную гравюру на белой стене. Через узкую щель для почты рассмотреть ничего невозможно – с внутренней стороны двери она закрыта откидывающейся пластиной. Я иду обратно к машине, сажусь внутрь и жду. Как только начинает темнеть, проезжаю на улицу, где стоит дом Морланда, и нахожу место для парковки почти напротив.
Сейчас девять часов, а люди все еще возвращаются с работы. Молодые девушки, похожие на секретарш, и молодые люди в полосатых галстуках. Всем до сорока. В домах вспыхивают экраны телевизоров, задергиваются шторы, на фоне окон появляются тени оживленно общающихся людей с бокалами в руках.
А меня мучает страх. Мысли мечутся между оценкой стабильности работы почты и тем, как у Морланда организовано получение корреспонденции, пока он в отъезде. Может, вернулась его жена? И почтой занимается она? Не исключено, что именно жена Ричарда откроет мне дверь.
К десяти я нестерпимо хочу в туалет. Мне приходится оставить на время свой наблюдательный пост и проехать в расположенный неподалеку паб. Когда я возвращаюсь, в доме Морланда горит свет.
Я паркуюсь, иду к его дому и громко стучу. Слышу, как внутри хлопает дверь и ко мне приближаются уверенные шаги. Я чувствую, что на меня смотрят в глазок. Затем щелкает тяжелый замок, и входная дверь резко распахивается. На пороге под светом лампы стоит удивленный Морланд.
Я не даю ему сказать ни слова и выпаливаю:
– Мне нужно знать, получал ли ты письмо от Кэти.
Ричард очень загорелый, и весь его облик такой, будто он только что вернулся с отдыха. Морланд безотрывно смотрит на меня и как-то странно шевелит губами. Впечатление такое, что он не понимает моего вопроса. Наконец, словно уловив суть моих слов, оглядывается и делает неопределенный жест рукой.
– Не знаю. Я только что вернулся из поездки. – Морланд коротко улыбается мне и отступает внутрь холла. Берет в руки пачку писем, лежащих на небольшом столике, и просматривает конверты. Наконец находит нужный.
– Почему ты не зайдешь? – спрашивает Ричард.
– Нет, – торопливо отвечаю я. – Просто хотела убедиться, что письмо не пропало. И что ты пообещаешь мне уничтожить его.
– Почему?
– Так хочет Кэти.
– Вот как? Можно мне сначала прочесть его? – спрашивает Морланд, не ожидая отказа.
– Я бы тебе не советовала. Ричард хмурится.
– А Кэти? Она тоже не хочет, чтобы я прочел это письмо?
Несколько секунд я молчу, потом отрицательно качаю головой.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Морланд с легкой усмешкой.
Я не отвечаю, и тогда он говорит с характерной для него твердостью:
– Ты бы лучше вошла.
– Нет. – Я уже стою на дорожке палисадника. – Вернусь через несколько минут. – С этими словами я быстро ухожу, не дав ему ничего сказать.
Я сажусь в машину и меня начинает бить дрожь – настолько напряжены нервы. Я еле-еле успокаиваюсь.
Представляю себе, как Морланд включает лампу, садится на диван и разворачивает письмо.
Я достаю из своей сумки ксерокопию письма и вновь прочитываю его.
«Дорогой Ричард, когда ты ушел, я очень расстроилась. Мама старалась не показать этого, но она тоже сильно переживала. Это нелегко, когда у твоей мамы есть друг. Потому что не хочется делить свою маму с кем бы то ни было. Конечно, эгоистично, но с этим трудно что-либо поделать. А после всего, что мы с мамой пережили, мне не хотелось, чтобы у нас появился еще кто-то. Но я должна сказать, что с тобой все было нормально. Ты был добр и честен в отношениях с нами, в особенности, с Джошем. Если я иногда и доставляла тебе неприятности, извини. Ничего плохого у меня и в мыслях не было. Просто я всегда очень переживаю за маму. Она у меня замечательная. Она для меня не только мама, но и лучший друг. Я пишу тебе потому, что…» – здесь одна строка зачеркнута – «…потому что считаю, что в Рождество ты поступил по отношению к ней неправильно. Ты не должен думать о ней плохо, потому что ничего плохого она не сделала. Сейчас уже, может быть, все равно, но я хочу, чтобы ты знал, что произошло на самом деле. Только умоляю тебя, ради меня и моей мамы, никому ничего не говори. Прошу тебя сжечь это письмо, как только ты его прочтешь.»