– Ни на что подобное я не надеюсь, мистер Гиллеспи.
– Вот и отлично. – В его тоне слышатся покровительственные нотки.
Ну что же, я все равно буду добиваться своего. И снова смотрю в свою шпаргалку.
– Этот благотворительный концерт в пользу румынских сирот, – говорю я со вздохом. – Ко мне приходил Тим Шварц, спрашивал о компании под названием «Маунтбэй». Она каким-то образом участвовала в организации мероприятия. Шварц сказал, что пропали счета, которые компания должна была выставить благотворительному обществу…
– Шварц уже обращался ко мне по этому поводу, – ловко прерывает меня Гиллеспи. – И я объяснил ему, что ничем не смогу помочь.
– Но у вас же есть какие-то материалы, связанные с концертом? Они что-нибудь могут прояснить?
– Нет.
Интересно, он намеренно уходит от этой проблемы или мне только кажется?
Я отворачиваюсь. Геометрические линии на модных обоях прыгают у меня перед глазами. Несколько раз моргнув, я снова взглядываю на Гиллеспи. У него спокойное, равнодушное выражение лица.
– Мне кажется, что Тим Шварц считает… – Я в нерешительности делаю паузу. Хотя Гиллеспи должен быть на моей стороне, и следовательно, я могу быть с ним откровенной, мне не удается отделаться от ощущения, что его интересы не полностью совпадают с моими. Но с кем же мне еще говорить в открытую? – Он считает, что некоторая финансовая и юридическая ответственность за ситуацию с благотворительным обществом может быть возложена на Гарри.
– Что? Это чепуха.
– Ну… Тим намекает, что аудиторы покажут пальцем на Гарри. Может создаться впечатление, будто он совершил это осознанно.
– Совершил что? Шварц не понимает, о чем говорит. В конце концов, бухгалтерию ведь вели в самом обществе.
– Ах вот как… – Мне трудно понять значение его слов. – Вы имеете в виду…
– Если там возникли проблемы, то решать их должны они.
– Значит, переложить вину на Гарри им не удастся?
Как бы мне хотелось, чтобы это было именно так!
Гиллеспи делает неопределенный жест рукой. Неожиданно выражение лица у него становится обеспокоенным.
– Послушайте, это благотворительное общество получило от концерта хорошие деньги. Больше миллиона. Чего они ноют?
– По словам Тима Шварца, аудиторы не могут сейчас подписать акт проверки, или что там они должны подписать. А общество не может воспользоваться своими деньгами.
– Но вы-то здесь при чем? – отрывисто спрашивает Гиллеспи.
Я решаюсь.
– Вы не считаете, мистер Гиллеспи, что в этой ситуации было бы целесообразно… Ну, обратиться к юристам?
– К юристам? С какой стати? – Гиллеспи подается вперед и упирает в меня свой взгляд. – Послушайте, миссис Ричмонд, благотворительное общество поднимать шума не станет. Поверьте мне. Это не в их интересах. Они накажут кого-то там внутри, замнут дело с концертом, но огласки не допустят. Они не смогут отказаться от того, что сами должны были вести бухгалтерские учеты. Им не удастся свалить все на первого попавшегося козла отпущения. – Он иронически усмехается. – И им нужны деньги. Где бы еще взяли они этот миллион? Поверьте, они уговорят аудиторов подписать мягкий вариант заключения и утвердят его на попечительском совете. Затем заберут этот миллион и будут довольны. Поднимать сейчас шум вовсе не в их интересах.
У меня возникает ощущение, что я прикоснулась к чему-то холодному и склизкому.
– Что касается вас, – торопливо продолжает Гиллеспи, – то вам сейчас ничего не надо делать. Ничего. Пропускайте их Обращения мимо ушей. В конце концов они отвяжутся. Но будьте с ними вежливы. Говорите, что хотели бы им помочь, но ничего не можете сделать.
В течение нескольких секунд я смотрю Гиллеспи прямо в глаза и хочу спросить его: «Значит, поступать, как поступаете вы?» Но я ничего не спрашиваю, я вообще ничего не говорю. Просто молча собираю свои вещи и поднимаюсь.
Гиллеспи тоже встает.
– Вы меня поняли? – спрашивает он.
– Да, – отвечаю я после небольшой паузы.
Он одаривает меня почти довольным взглядом. Судя по всему, не ожидал, что я окажусь такой понятливой.
Гиллеспи провожает меня до лифта. Мы говорим о погоде. Я думаю, что он забывает обо мне еще до того, как закрываются двери кабины лифта.
Я еле успеваю на поезд, который отправляется в 12.48. Едва прикрыв глаза, чтобы немного вздремнуть, проваливаюсь в тяжелый сон и сплю почти до конечной станции. Просыпаюсь я от толчка уже где-то в окрестностях Инсвича. Усталость не прошла. Этой ночью я спала не больше трех часов. Энн с Чарльзом ушли только в десять. Потом я долго лежала в спальне Джоша на кровати рядом с ним, прислушиваясь к его ровному дыханию и изредка приподнимая голову, чтобы взглянуть на сына. В голове у меня роились бесконечные мысли.