– Что же произошло?
– Когда я впервые прикоснулся к органным клавишам и стал играть маленький менуэт из нотного альбома с посвящением Анне Магдалене Баха, тут-то со мной все и приключилось.
– И что же с вами случилось?
– У меня от рождения не очень большие руки, они и до сих пор слишком изящные и тонкие, во всяком случае, для мужчины. Тогда я не мог взять даже октаву, но этими детскими руками удавалось наполнить звуком целый храм. При этом я не совершал ничего, кроме того, что проделывал дома на рояле. Просто прикасался к белым и черным клавишам по правилам, которые мне объяснили. Но здесь я внезапно почувствовал себя творцом. Казалось, будто я только что сочинил музыку, словно она вытекала из меня, и эта власть исходила от меня, из моих маленьких рук. Так впервые в жизни я ощутил мощь. Мощь музыки. Причем моей собственной.
– Музыка для вас нечто святое?
– Нет. То есть все же да.
– Но вы используете музыку. Используете то мажор, то минор, чтобы добиться расположения женщин.
– Так и есть. Я действительно пускаю музыку в ход. Как остроумно сказано, она одновременно и святая, и блудница.
– Женщины восприимчивее к музыке?
– Думаю, что да.
– Лиза и Эльза восприимчивы к музыке?
– Ну что за вопрос? Да, дважды – да. Перед белыми скамейками для зрителей имеется забетонированный прямоугольник – своего рода танцевальная площадка. Для немногих. Там появляются трогательные пары, которые, словно повинуясь дистанционному сигналу, предаются воспоминаниям о своих танцевальных экзерсисах. Некоторые вовсе не такие уж старые, однако в этом курортном городе каждый выглядит более пожилым, чем на самом деле. Здесь воздух наполнен каким-то бледным вечерним отблеском старых детских книжек – это как мелкая пыль, которая пудрой ложится на лица. Вы ведь знаете эти цвета – кремовый, розовый и яичной скорлупы. Излюбленные цвета женщин. Помните «Гуантанамеру»? Я уже начал выдавать аккорды, когда они поднялись с мест и стали танцевать. Лиза и Эльза танцевали друг с другом. Но как! Боже мой, они смотрелись как один человек, который в шутку раскололся на две части. Обычно они не выказывали особого проворства, но если уж выходили танцевать, то были под стать Фреду Астеру и Джинджер Роджерс. Сплошное обаяние. Безудержное парение в пространстве. Мимолетные, как бы ироничные наклоны головы. Воздушные жесты. Едва осязаемые замедления. Такое впечатление, что силы тяжести больше не существовало, а тела вращались на основе взаимного тайного согласия. Взоры всех были прикованы только к ним. Это было непередаваемое зрелище. Я был благодарен судьбе и умению, которое позволяло мне играть, не глядя на клавиши. Я смотрел только на Лизу с Эльзой и не мог отвести взгляд. Дамы почти не улыбались, растворившись в музыке. Они танцевали как на рельсах. Остальные танцующие пары остановились, чтобы не спугнуть происходящее на их глазах чудо. Когда музыка отгремела, раздались аплодисменты, каких я еще никогда не слышал перед большой раковиной. Хлопали в ладоши даже те, кто перестал танцевать и стоял с боков, чтобы не мешать дуэту. Я тоже аплодировал. А вот Лиза и Эльза просто стояли, взявшись за руки. Они как дети поглядывали на меня с просьбой в глазах. Пожалуйста, еще. Сыграй для нас еще. Я держал в руках свой пульт. Во всем виновата босанова, крикнул я другим музыкантам. – Этот номер не был заявлен, пожаловался трубач, мускулистый венгр. Не важно, бросил я и начал играть. Постепенно вступали и другие музыканты. Как фигуры на циферблате только что заведенных часов, Лиза и Эльза снова закружились в танце. Им не потребовалось ни секунды, без чего не могут обойтись даже профессиональные танцоры, чтобы достичь абсолютной синхронности. Каждый их шаг, начиная с первого, был верхом совершенства. Чудо есть чудо.