У «Гуантанамеры» нет окончания, мы называем это произведение «fading ont».[1] По сути, речь идет о таянии звука, который гаснет, но никак не может «проститься», потому что в любой момент того гляди заявит о себе вновь. Я поклонился и послал воздушный поцелуй юной девушке, которая неутомимо кружилась на танцевальной площадке, губы у нее были в мороженом, бросалась в глаза розовая заколка для волос, в общем, ничего особенного. Потом направился к обоим неудачникам и подал им руку.
«Ладно», – пробормотал один из них, у которого на груди красовался девиз «Don'ttworrybehappy»,[2] засовывая наручники в задний карман своих кошмарных штанов. «Только не надо осложнять нам работу», – попробовал вмешаться в разговор другой. «Может, мы пойдем, господа, – проговорил я, в то время как мои коллеги, положив ключ на свое место, приступили к исполнению следующего музыкального произведения. – „Во всем виновата босанова“». Вы это знаете, не так ли?
– Нет.
– Ах, доктор Майнц. Ох уж эти женщины. Знаю я их. А ведь я действительно их знаю. Чего стоит нытье насчет того, чтобы я больше не выступал в профессиональном качестве. Они чувствовали себя счастливыми. Согласитесь, совсем недолго, но это было. Как долго длится счастье? Я имею в виду в нормальных условиях. В течение не более чем одного мгновенного глупого удара сердца. Тук-тук. Вы счастливы, фрау Майнц? Доктора, наверное, можно опустить? Закройте глаза и попробуйте вспомнить, когда и как вы были по-настоящему счастливы в последний раз. Это счастье было безграничным. Ну так что? Слабо? Я знаю, я-то знаю…
– О присутствующих говорить не принято.
– Можно вам кое-что сказать? Если бы женщины не гонялись за счастьем так отчаянно, с неизбывной надеждой во взгляде и если бы счастье не было таким легкомысленным, как нетрезвый акробат на трапеции, который, что-то напевая про себя, при падении улетает в бездонную тьму, то я оказался бы безработным. К сожалению, моя профессия зиждется на скандальной призрачности земного счастья, и случаются такие моменты, когда я полностью предаюсь меланхолическому настрою этих мыслей.
– В самом деле?
– Между прочим, дамы с перманентом самые правильные. Они со смиренной регулярностью раз в неделю должны ходить к парикмахеру, как овцы на стрижку. Кто по утрам лихо сушит свои волосы феном, тот не производит впечатления смиренной овечки. После перманента приходится садиться под сушуары. И спокойно ждать. К этому надо привыкнуть.
– А к чему еще?
– Я, разумеется, поглядываю на их обувь. Если на ногах домашняя обувь а-ля «вторая молодость», то никаких шансов. Такие женщины помешаны на слабительных средствах и чесночных таблетках, а мужчины для них – это ущерб здоровью. Дорогая, плоская обувь – признак независимости и излишней самонадеянности. Лучше всего обувь среднего сорта. Каблук чуть выше обычного, чтобы ноге было комфортно, причем голеностопные суставы в таких туфлях слегка опухают. Как вы полагаете, что происходит, когда такой женщине делают ножную ванну, а потом массируют лодыжки? Обожание, чистейшее обожание. Но сейчас уже наступает наименее приятная часть моей работы.
– Гм!
– Ах да. Украшения. Вы уже заметили, что я люблю жемчуг. Это добрый знак. Приличные женщины предпочитают сами покупать себе жемчуг, а не получать его в подарок от мужчины. Дело в том, что жемчуг, подаренный кавалером, приносит несчастье. Говорят, каждая жемчужина – это тысячи слез. Вы этого не знали? Как хорошо, что вы попали на специалиста.
– Что-нибудь еще?
– Я растекаюсь мыслью по древу? Может, надо говорить короче? Это не просто. Тут все взаимосвязано. И вам это нравится. Я вижу.
– Продолжайте.
– Один острослов как-то изрек: я выражаюсь столь пространно потому, что мне не хватает времени выразиться кратко.
– Но у нас есть время.
– Может быть, у вас.
– Ну ладно, продолжайте.
– Я направился в небольшую гостиницу, которую мне порекомендовал администратор оркестра. Администратор… К тому времени курортные оркестры уже приказали долго жить. А прежде шестьдесят, семьдесят и даже восемьдесят музыкантов сидели в огромной раковине перед публикой. Именно перед публикой. Не то что сегодня. Тогда все являлись на представление – старший судебный советник и бургомистр, все это вызывало шум в ушах и возбуждение, барышни были в лаковых туфлях, а пирожное с земляникой стоило целое состояние; мы же исполняли не визгливые зонги из мюзикла «Кошки», а Чайковского, Дворжака, Легара и Кальмана. Еще попадались дирижеры в ослепительно белых смокингах и концертмейстеры в черных как смоль костюмах, которые после антракта находили на своих пюпитрах букеты роз и коробки шоколадных конфет или благоухавшие духами конверты с записочками, на которых были указаны название отеля, гостиничный номер и конкретное время встречи, что позволяло назначить свидание между грязевой ванной и массажем. Тогда мы называли этих дам пультовыми ласточками, дальними родственниками кафедральных ласточек, которые по воскресным дням атаковали пасторов…