– Кто-то постучал в дверь.
– Что вы сказали?
– Кто-то постучал. Разве вы не слышали?
– Кто бы это мог быть?
– Я заказала шампанское, милый.
– Ты не шампанское заказала, а полицию вызвала. Один из них в холле, другой у черного хода, а снайперы уже залегли напротив в окне, да?
– Перестаньте!
– И не думай, что тебе удастся легко выбраться отсюда. Я заберу тебя с собой. Вместе или сбежим, или прямо в ад, черт побери!
– Отпусти меня, Бога ради! Это всего лишь…
– Не трать силы даром. Так, именно так мы сейчас подойдем к двери.
– Это всего лишь официант, правда, клянусь.
– Тише. Делай то, что я тебе говорю.
Если я снова его увижу, то все, наверное, упростится. Наверное, мы просто-напросто сыграем в игру «Мужчина и женщина», как тогда в гостиничных номерах, когда я делала вид, что сама готовила пиццу, доставленную прямо в номер из ресторанной кухни; когда повязывала фартук из полотенца, а он говорит: спасибо, дорогая, все было удивительно вкусно. И мы хохотали, как дети. Играли, как мужчина и женщина, в игру «Мужчина и женщина».
– Почему ты только что обратился ко мне на ты?
– Я что-то не припомню, что обращался к вам на ты.
– Почему вы мне тыкаете?
– Наверное, признак легкой рассеянности.
– Вы явно нервничаете. Выпейте еще бокал. Почему вы мне не доверяете?
– А почему я вам, собственно, должен доверять?
– Потому что я к вам хорошо отношусь.
– Вы забываете, где мы находимся.
– Ни на секунду об этом не забываю. Надеюсь, вы что-нибудь мне сыграете.
– Что вы имеете в виду?
– На рояле, например, Шумана.
– Рояль есть в холле.
– Это рискованно.
– Оденьтесь.
– Вы действительно хотите спуститься вниз? Это же безумие.
– Я испытываю к вам определенное уважение. Поэтому, пожалуйста, оденьтесь поприличнее.
– Это слишком. Наши фото бесконечно мелькают по телевизору.
– Вы сейчас оденетесь, спуститесь вниз и сядете где-нибудь в баре.
– А вы?
– Я приду позже. В очках для пилотов.
– Чтобы остаться незамеченным?
– Специально для вас.
– Bay!
– Звучит очень мило, когда вы говорите «вау». Все еще…
– Вы настоящий артист, Боже мой.
– Спасибо, премного благодарен.
– Это было невероятно. И прежде всего начало. Ведь вы сыграли мелодию одним пальцем! Как дилетант, исполняющий собачий вальс, так, словно подбирали мелодию. Все думали: ах, опять вот этот, который чего-то там бренчит, изнывая от безделья. Потом он, словно расправляя душу, берет первые аккорды, правда, поначалу несколько сдержанно, но далее все ритмичнее, в результате возникает цельное впечатление от этого произведения. А что это было?
– «Изощренная леди».
– Я рада, что вы не стали исполнять «Aveu». Это ведь не было включено в программу, не так ли?
– Нет, нет.
– У вас всегда первые такты отмечены печатью сдержанности?
– Не всегда. Скажем так, в особых случаях. Телониус Монк и Паганини.
– Простите, кто?
– Телониус Монк – пианист, джазовый пианист, один из почитаемых мною кумиров. В его игре ритм всегда ковыляет и спотыкается – странное рубато, которое, собственно говоря, таковым не является, поскольку явно ощущается размеренный пульс, хотя он постоянно на порядок отклоняется от заданного. Это жутко сложно, когда, сто раз уже исполнив музыкальное произведение, все еще продолжаешь ощущать удивительную неуверенность, словно под пробегающими по клавишам пальцами рождается нечто новое. Я знал одну художницу, которая рисовала настолько строго в манере фотореализма, что потеряла веру в собственный талант. Она вновь и вновь терзала себя в стремлении к легкости и беззаботности письма, но в конце концов, проявляя крайнюю щепетильность, все же тщательно прописывала тончайшие детали. В один прекрасный день она решила рисовать левой рукой, что само по себе было непривычным делом. Эффект превзошел все ожидания. Явилось все, о чем она мечтала: тысячи неуловимых нюансов, случайных ассоциаций и художнических решений. Иногда я действую так же. Например, исполняю музыкальную пьесу, скажем, обозначенную в бравом фа мажоре, в фа-диез. Тут очень много всяких знаков альтерации, мелодия звучит как-то чуждо и отстраненно, хотя смещена по отношению к оригиналу всего на полтона. Приходится заново пропускать ее через себя, продираясь сквозь лабиринты гармонии, хотя раньше без задержки проходил магистральным путем. Я не просто транспонирую произведение, я моделирую его заново. И все это в угоду Телониусу Монку.