— А зачем бы мне их задевать?
— Я не к тому, что ты задеваешь или должен задеть. Но, поскольку ты, видимо, в себе не волен…
— А кто волен? Ты?
— Да, относительно вольна. Воль-нее.
— Ерунда.
— Но если она так тебе дорога, что тебе хочется ее защитить… С чего ты взял, что она в таком уж уязвимом положении?
— К чему все эти околичности?
— Никаких околичностей.
— Значит, я тебя не понимаю.
— Я думала, она сумеет поддержать интерес к себе, даже больший, чем ты к ней, судя по всему, питаешь. Но, как ни странно, чего нет, того нет. Впрочем, то же самое, наверно, говорят и про меня. Вернее, про моего мужа.
— Может, лучше прекратить этот разговор?
— Почему? Мне хочется узнать о тебе побольше.
— Такой подход, наверно, хорош, если лишь один из участников адюльтера недоволен своей семейной жизнью. А начни жаловаться оба, у них вряд ли останется время на то, ради чего они встречаются.
— Выходит, причины твоего недовольства обсуждению не подлежат. За исключением недовольства Англией и английским образом жизни.
— А что, если недовольство семейной жизнью — никакого отношения не имеющее к культурной чуждости, — отнюдь не связано с тем, что я в тебя влюбился? Что, если я тягощусь семейной жизнью куда меньше твоего, — стало быть, мне и рассказывать нечего? И трудности мои вовсе не в том?
— Ты хочешь сказать, что виной всему — чуждая культура?
— Пожалуй, что-то в этом роде.
— А поточнее нельзя?
— Есть очень точное выражение, идиома, но на другом языке: Il faut coucher avec sa dictionnaire[10].
— Выходит, у нас с тобой вовсе не история любви, а история столкновения культур. Вот что тебя интересует.
— Меня это интересует всегда.
— Отсюда и влечение к гойкам, верно? Ты влюбляешься из антропологического интереса.
— Могло бы быть и хуже. Существуют, представь себе, и другие подходы к антропологическим различиям. Взять хотя бы старую надежную ненависть. А ведь есть еще ксенофобия, насилие, убийство; наконец, геноцид…
— Значит, ты — что-то вроде Альберта Швейцера[11], только в области межкультурного перепиха.
Смеется: — Ну, на такого праведника я не тяну. Разве что на Малиновского[12].
— Я была маленькая чешская девушка, и я пришла в ваш отель, и вы хотел, чтобы я поднялась в ваш номер взять книги — помочь вам нести. Было утро, десять часов. Они там были очень грубые. Обращались со мной как со шлюха, и вы устроил сцену. Потом я повела вас по Карлов мост. И вы учил меня всяким разговорным словам. Мы обедали в вашем отеле. Вы не обращал на меня большого внимания, потому что когда я пришла в отель, вы сидел и что-то пил. Мне было двадцать один, двадцать два года. Сейчас я много старше.
— Как называется тот парк, что над Прагой, мы тогда там сидели?
— Не знаю. Мы туда не ходили. Наверно, вы ходил с кем-то еще.
— Нет, ни с кем другим не ходил. Меня интересовали именно вы.
— Вы как-то звонил, приглашал на оргию. Помните? Я еще сказала, что могу только наблюдать. А вы сказал: нет, надо участвовать. Ну, я не посмела идти.
— Ничего интересного вы не пропустили.
— За вами все время следили, и когда мы сидели в ресторане, тот тип сел к нам, и мы не могли это терпеть. Работа в Американской библиотеке была для меня не очень удачная. Место для меня нашел мой профессор. Это будет хорошо для нас всех, сказал он, почти в шутку, потому что мы сможем тогда брать книги, а так мы не можем туда ходить. Все мы думали, я буду сидеть в библиотеке, работать с книгами и читать. Два года так и было. Работа была замечательная, сказочная, но в конце начала быть трудной. Я должна была решать: или я работаю на разведку, или ухожу. Мне все еще нельзя говорить об этом.
— Вы же в Лондоне. Все нормально. Говорите.
— Как я получила ту работу. Я пошла к культурному атташе. И он сказал: «О, я в вас очень заинтересован, потому что вы изучала литературу и все такое». Очень приятный мужчина. Чех происхождением. Он мне нравился, я нравилась ему, и он дал мне работу, никаких хлопот. Но потом надо идти в чешскую организацию, а они или дают тебе работу, или нет. Они занимаются всеми, кого наняли на разную зарубежную работу, — на самом деле, это отдел секретной службы. А я того не знала. Была просто глупая маленькая девушка и очень радовалась, что получила место. Думала: вот хорошо, буду налаживать контакт, я это изучала. И у меня были хорошие друзья, я была популярная, но чем больше я была популярная у американцев, тем больше имела неприятностей. Та организация, они разрешили мне работать два года, а потом снова звонят мне и говорят: «О, мы уверены, вам работа нравится, и на этой работе вы получаете много больше денег, чем где-то еще, плюс всякие льготы». А сами почти уверены, что у тебя не хватит храбрости уйти, значит, ты остаешься и работаешь на них. И потом, очень трудно уехать, потому что тогда никто меня не примет в учители. Сначала они дают мне какую-то бумагу подписать и говорят, что сейчас начнется беседа — и это государственная тайна, а если я кому-нибудь про нее расскажу, меня могут посадить в тюрьму. Меня и так могли посадить в тюрьму, потому что я разговариваю с подружками и с другими людьми, потому что я была такая напуганная. Меня предупредили, что та беседа проводится согласно параграфу такому и такому, и это государственная тайна. А если я ее кому-нибудь раскрою, даже родным, меня можно судить и садить в тюрьму до семи лет. «Что вы хотите, чтобы я сделала?» — спросила я, и они ответили, что пока я не подпишу, ничего не скажут. «Я не могу подписать то, чего не знаю», — сказала я. Тогда они спросили: «Тебе нужно несколько дней, чтобы решить?» «Нет, — сказала я, — могу ответить сразу. Я делать это не могу и не хочу». Тогда они сказали: «Придется тебе искать другую работу. Потому что тебе нет будущего в библиотеке». Они меня не увольняли, просто сказали, что мне надо искать другую работу. Они мне ничего не сделали, просто сказали, что мне нет будущего, и в конце концов мне приходится уйти. Я вернулась на работу и никому ничего не сказала. Мало того, американцы после сделали то же самое. Сказали, что очень во мне заинтересованные. И — опять то же самое, я снова отказалась. Они не требовали, чтобы я что-то подписала, просто предложили работать на них. Я сказал нет, я не хочу этим заниматься. К тому времени мое положение стало совсем ужасное. С двух сторон. Они — те, другие, — были во мне заинтересованы, потому что я говорю на языках. И на немецком тоже. Наверно, я им подходила. Я переводила очень хорошо. Всегда любила литературу, переводила статьи для чешских газет. Но после этого и те, и другие уже не так хотели, чтобы я у них работала. И я ушла. Ушла, и меня забыли. К счастью, я нашла работу — учителем. Два года я работала, потом вышла замуж. Он приехал в Чехословакию и женился на мне. А еще до того я влюбилась в американского профессора, он относился ко мне серьезно, но мне не разрешали видеться с ним — чехи не выпускали меня, а он жил в Торонто. К тому же он уже начал развод и не знал, что теперь делать; меня всегда очень огорчали мужчины, которые сами не знают, чего хотят. И я вышла за того глупого англичанина — по крайней мере, он точно знал, что хочет меня. 1978-й год. Это было очень неумно, потому что англичанин был тупой: больше всего любит футбол и крикет. Он такой тип, ходит только в пабы, — полгода я провела очень интересно: видела только лошадей, собак и пабы. Я его не виню. Виню только себя.
10
11
Альберт Швейцер (1875–1965) — немецкий и французский теолог, философ, гуманист, музыкант, врач, лауреат Нобелевской премии мира (1952). Ставил этический прогресс выше материального, ратовал за развитие нравственно здоровой культуры.
12
Бронислав Каспар Малиновский (1884–1942) — британский антрополог польского происхождения, основатель функционализма в антропологии.