— Вот уж чего она никогда не говорила. Мне кажется, ей и в голову не могло прийти, что я буду на такое способна.
— Это «Джек Дэниэлс»[14]. Понюхай.
— Мммм-м. Пахнет вкусно.
— Расскажу тебе один случай, он меня поразил. Я учуяла запах духов той женщины, но знаешь от кого? От моего малыша! Ирония в том, что в юности я пользовалась этими духами.
— Они ему нравятся.
— Он даже не подозревает, почему они ему нравятся. Мне они надоели, я от них отказалась, — а они вдруг вошли в моду. И сейчас страшно популярны. Называются «Фиджи». Они хороши, пока они — редкость. Если же ими несет из любой парфюмерной лавки, тогда уж не… сам понимаешь. Но их подарил мне он.
— Такое чувство, будто у меня нет причинного места. Где-то я его сегодня позабыла. И лучше бы не напоминать мне о нем.
— Ладно.
— Хочешь, чтобы я ушла?
— Нет уж. Ты сегодня опять, того и гляди, заплачешь.
— И правда, у меня глаза на мокром месте. Нет ли у тебя чего-нибудь заморить червячка?
— Гм, клубника есть, пара дынек, еще хлеб, вино и — марихуана.
— А можно всего понемножку?
— Неужто надо трахаться, когда в доме твоя мать? Нельзя ли хотя бы без этого обойтись?
— Нет. Чем только мне не приходится заниматься! Трахаться. Сосать. Всё на мне. Готовить. И всё либо в рот, либо изо рта. Такое у меня порой ощущение. Я обязана делать все в лучшем виде и радовать окружающих. Та еще радость.
— Доставлять радость — дело нелегкое.
— Не то слово.
— Может, тебе стоит стать шлюхой.
— Что-то я сомневаюсь, что из меня выйдет классная шлюха.
— Шлюха вышла бы хоть куда.
— Серьезно? И с какой специализацией? Сомнительно, что я вписалась бы в самую общую… ну, как это там называется применительно к шлюхам?
— Шутишь?
— Мне бы подошел типаж матроны, верно?
— А, понял, — из тех дам, которые умеют приструнить клиентов. Аристократический выговор, холодный взгляд.
— Да-да. Некоторым клиентам страсть как хочется, чтобы почтенная классная дама показала им, как и что.
— Именно. Ты могла бы хорошо заработать.
— Мммм-м. Деньги мне очень пригодились бы. Учту.
— Предположим, я умираю, и биограф, читая мои записки, натыкается на твое имя. «Вы хорошо его знали?» — спросит он. Ты стала бы ему про меня рассказывать?
— Смотря по тому, насколько он умен. Если относится к делу серьезно, — пожалуй, соглашусь. Но, наверно, с условием: «Первым делом вы должны дать мне его записные книжки, я прочту и тогда решу, говорить мне с вами или нет».
— «Вы ему очень нравились. Это точно. Может быть, все же расскажете что-нибудь?»
— Зачем ты завел этот разговор?
— Из любопытства. «Я хочу во всем разобраться, и вы можете мне помочь. Если я что-то искажу, это выйдет боком и мне, и ему. Да и вам тоже. Искренность много для него значила, так помогите мне не наделать ошибок».
— Если бы я решила, что биограф просто-напросто дурак, я и говорить с ним не стала бы, потому что он вообще все переврет. И тогда — какой толк?
— Выбирай лучший, а не худший вариант.
— Ну, ладно, может, и поговорила бы.
— И что ты ему рассказала бы?
— «Он ни единой книги не написал сам. Их написала череда его любовниц. А последние два с половиной романа — я. И даже эти записи он делал под мою диктовку».
— «Слушайте, мисс, вы девушка очень милая, хорошенькая; не могли бы мы как-нибудь пообедать, и вы опять пустите в ход свои чары. Но ведь вы говорите неправду. У вас с ним был роман?»
— «Мы встречались, но очень редко».
— «Он был влюблен в вас?»
— «Ответа на этот вопрос я не знаю». На самом-то деле ему больше всего хотелось бы понять, что ты за человек. Каким ты мне виделся? И тут я бы уж нашла, что сказать.
— Серьезно?
— Да.
— И что бы ты ответила?
— Ну, в двух словах не скажешь.
— «Вы хотели рассказать мне, что он был за человек».
— «И не подумаю. А если б и рассказала, в книге вы бы все исказили».
— «И все же, какой он, по-вашему, был?»
— «Очень милый».
— «Милый? Я слышал нечто другое. Как он выглядел?»
— «Высокий, худой и дешевые часы».
— «Вам хотелось выйти за него замуж?»
— Ага, очень искусный прием, чтобы заставить меня раскрыться. Фиг ты меня расколешь. Это должен быть Леон Идел[15], или больше ни словечка от меня не услышишь.
— При мысли, что ты можешь одной рукой держать свои причиндалы, а другой — телефонную трубку, мне ужасно неловко. Ты же такого не делаешь.
15
Леон Идел (1907–1997) — американский критик. За пятитомную биографию Генри Джеймса получил Пулитцеровскую премию.