— Потому что ты ни капельки не щепетилен и мне ясно как день, что меня ждет.
— Я не щепетилен, зато я тебя очень люблю.
— Только когда я соглашаюсь играть в виртуальную реальность.
— Ты была неподражаема. Тебе бы стать писателем.
— Нет уж. Ни за что. Да мне писателем и не стать.
— Почему?
— Недостаточно плохой субъект. Недостаточно нахрапистый. Недостаточно жестокий. Недостаточно вздорный, злобный, инфантильный и так далее. И вдобавок щепетильный.
— Очень может быть, что при ближайшем рассмотрении ты вовсе не такая славная, как кажешься.
— Боюсь, что все же славная. Нелепый разговор. Я как-никак англичанка. Стало быть, даже еще лучше.
— В воскресенье со мной случился некий казус. Мы с моим израильским приятелем Аароном Аппельфельдом и его сыном Ицхаком вышли прогуляться по Челси[27]. Миновали Сент-Ленардз Террас и двинулись в сторону Кингз-роуд. Брели по левой стороне улицы, а по правой стороне навстречу нам шли двое мужчин лет тридцати-сорока, с виду образованные, оба хорошо одетые, в свитерах и свободных брюках; явно вышли размять ноги. Приблизившись к нам, они двинулись через улицу, и я заметил, что один из них, в зеленом свитере, бурчит, вернее, вслух что-то бубнит и при этом сверлит меня взглядом. Слов я не разобрал — он как бы ворчал себе под нос, но, даже минуя нас, не умолк. Я поглядел им вслед — он как раз тоже обернулся и продолжал бубнить свое. Чем он возмущается, я не понял, хотя и догадывался. «Что тебе не по нраву?» — крикнул я. Сначала он лишь злобно зыркнул. Потом, указывая на свою одежду, крикнул: «Ты даже одеваешься не как положено» Я был сбит с толку: на мне темно-коричневый свитер, на нем — зеленый, но в общем и целом мы одеты почти одинаково. Правда, у меня борода, уже весьма косматая, пора и подстричь. Словом, он видел перед собой бородатого, довольно смуглого человека в очках, одетого примерно так же, как он, и человек этот оживленно разговаривал с лысым коротышкой средних лет, в спортивной куртке и рубашке, и темноволосым парнем лет восемнадцати. Они слушали бородача и смеялись, шагая по тихим благопристойным улицам Челси в то чудесное воскресенье конца лета; следует, пожалуй, добавить, что все трое держались так, словно они тут хозяева. «Ты даже одеваешься не как положено» — бросил он и остановился, злобно сверля меня взглядом. И тут до меня дошло, чем я его так задел. Я готов был его пришибить. Будь у меня пистолет, я бы его застрелил. Причем разъярился я не из-за себя, а потому, что со мной шел мой дорогой друг, у которого нацисты убили мать, а сам он ребенком провел какое-то время в концлагере. И я решил: «Нет, этого я не спущу», — и, приблизившись к нему на пару шагов, с подчеркнуто американским акцентом сказал: «Да пошел ты на…!» Секунду-другую он молча таращился на меня, затем развернулся и рванул прочь. В случае драки я, честно говоря, очень рассчитывал на Ицхака, сына Аарона: он парень рослый, крепкий, каждое утро по многу раз отжимается, но оказалось, что английский джентльмен вовсе не жаждал махать кулаками. Его просто-напросто взбесило само мое появление на тихих, благопристойных улицах Челси. В его походке, в лице, в каждом вздохе чувствовалась ярость. Стычка меня сильно возбудила — и немного озадачила. Я никак не мог взять в толк, что он имел в виду, укоряя меня, что я, мол, даже одет не как положено. Аарон тоже не понял, а Ицхака этот эпизод только позабавил. Он родился в Израиле, и до той поры ему ни разу не доводилось своими глазами увидеть антисемитскую выходку. Тот тип показался ему, парню из Иерусалима, всего лишь нелепым. Я же, уроженец Ньюарка, никак не мог понять, в чем причина стычки, и наконец меня осенило: я одет точно так же, как он, — вот что возмутило его; мне так одеваться не положено. С такой бородой, внешностью и жестикуляцией мне положено ходить в долгополом пальто и черной фетровой шляпе. Закутанным в молитвенное покрывало. И уж точно одеваться не так, как он. Тем же днем Аарон уехал обратно в Оксфорд: он там остановился у сына, а вечером к нам пришли поужинать несколько приятелей, и я рассказал им про тот эпизод. Он не выходил у меня из головы, и я подумал, что загадочный, на первый взгляд, выпад насчет моей одежды их заинтересует. Вообще говоря, нарваться в Лондоне на антисемита — на мой взгляд, дело обычное, такое может случиться где угодно. Поразило меня другое: гости, все до одного, были убеждены, что ни на какого антисемита я не нарвался. Их особенно потешало, что я, как водится, превратно истолковал его поведение. Ну, встретился мне оригинал, — только и всего, уверяли они, избегая слова «псих»; попался на пути сумасброд — что ж, бывает, но никакого скрытого смысла тут нет и в помине. Разве что эпизод этот лишний раз подтверждает: у меня пунктик насчет антисемитизма. «Но чем я спровоцировал такую вспышку „сумасбродства“? Что во мне его так взбесило?» А они лишь заливались смехом и твердили, что я просто чокнулся на этой теме; признаться, ни в одной другой стране я не чувствовал себя настолько не в своей тарелке, как тогда, слушая, как эти умные, порядочные люди опровергали очевидное. Помню, в первый год моей здесь жизни сидел я как-то вечером у телевизора: на экране реклама тонких сигарок — «сигарильо» или как там они называются. Идут последние минуты спектакля по Диккенсу, на сцене один из главных героев — Фейгин[28], но какой! Огромный крючковатый нос, сальные седые космы. Занавес опускается, Фейгин выходит на поклоны, — и вот уже актер в гримерке, снимает перед зеркалом крючковатый нос, мерзкий парик и, намазавшись кольдкремом, соскабливает с лица грим. А из-под грима — вот чудо-то! — появляется светловолосый, моложавый красавец средних лет, возможно, выходец из аристократической семьи. Чтобы расслабиться после спектакля, он закуривает сигарку, с удовольствием попыхивает ею, нахваливает ее вкус, аромат и прочее, затем поднимает руку с сигаркой и вдруг, вкрадчиво ухмыляясь — точь-в-точь Фейгин, — с сильным еврейским акцентом произносит в камеру: «А главное, они дешевые». Меня — от себя не уйдешь — эта сценка несколько покоробила. Я был дома один, и вдруг мне захотелось расспросить кого-нибудь о стране, где я надумал тихо-мирно пожить, и я позвонил старому приятелю, английскому еврею, обитавшему в Хэмпстеде[29]. «Представляешь, — спросил я его, — что я сейчас видел по телику?» — но когда я рассказал ему, что я видел, он тоже лишь рассмеялся. «Не волнуйся, — сказал он, — поживешь — свыкнешься».
28
Фейгин — один из героев романа «Оливер Твист» Чарльза Диккенса (1812–1870), старый еврей, сколотивший банду малолетних воришек.
29
Хэмпстед — район на севере Лондона, где живет много представителей богемы и левых интеллектуалов.