— Кое-что понимаю. Подолгу брожу по Нью-Йорку, время от времени останавливаюсь и ловлю себя на том, что улыбаюсь. И говорю вслух: «Дома».
— Выходит, ты превратился в одного из тех чудаков, что носятся по Нью-Йорку и разговаривают сами с собой. Я там навидалась таких. По-моему, они психи.
— Нет, просто они только вернулись после службы в Англии. А я, гуляя по городу, действительно много чего замечаю. Такого, по чему истосковался. Это до меня дошло, вернее, я сообразил не сразу, только несколько месяцев спустя.
— И что же это?
— Евреи.
— У нас в Англии они, к твоему сведению, тоже имеются.
— Евреи, которые не тушуются. Евреи — любители пожрать. Евреи-наглецы. Евреи-нытики, которые всем действуют на нервы. Евреи-невежи, они едят, поставив локти на стол. Евреи-задиры, гневливые, бранчливые, склочные. Нью-Йорк — это, к сведению Ариэля Шарона, самый настоящий непокорный Сион.
— Выходит, Англия для тебя и впрямь слишком христианская.
— Даже Тель-Авив по сравнению с Нью-Йорком — слишком христианский. После Лондона даже Эд Коч[52] не так уж и плох.
— Кто это?
— Еврей, мэр Нью-Йорка; мои либеральные друзья его на дух не переносят. В отличие от меня. Смотрю по телевизору, как он машет руками, точно мельница, слушаю его распев, характерный самодовольный клёкот, — подаюсь вперед и целую экран. На днях я поехал в Джерси навестить отца и, когда выезжал из туннеля Линкольна, какой-то тип в соседней машине обозвал меня говнюком. Опустил стекло и орет: «Ты, говнюк, чтоб тебя! Ты…» Я даже не понял, что я, собственно, сделал не так. Но только улыбнулся и говорю: «Давай, чувак, жми. Наддай». Эта агрессивность. Эта откровенная, неприкрытая сварливость — от нее враз молодеешь. Когда на моих глазах люди повсюду отпихивают друг друга, норовя пробиться вперед, я вспоминаю, пусть не сразу, что такое человек.
— Стало быть, ты вернулся в лоно племени.
— Да, представь себе. Странно, правда?
— Не очень. Тот, кто поплыл домой. Ты же читал «Одиссею».
— А, понял. Очередная эпическая поэмка о странствиях и возвращении. А ты тогда кто? Навсикая? Калипсо?
— Я — Гомер. И подумываю, не написать ли мне книгу о тебе.
— Вперед!
— А название знаешь какое будет? Оно не тема моего замысла. В нем самая суть книги. «Целуй и рассказывай». Представляешь, какая жуть из этого может получиться?
— Жуть для кого?
— Для тебя.
— Делай, что хочешь.
— Я не так на это смотрю. Ты же знаешь, я решительно против того, чтобы записывать слово в слово, кто что сказал. Я решительно против того, чтобы жизнь реальных людей в прямом смысле переносили в литературу. А потом, став знаменитым писателем, еще и негодовать на критиков за то, что автор, по их словам, ровно ничего не придумывает.
— Тот факт, что у тебя родился ребенок, еще не означает, что я не придумал какого-то ребенка; из того, что ты — это ты, не следует, что я не придумал тебя.
— Я тоже существую.
— Тоже. Ты тоже существуешь, а я тебя тоже придумал. «Тоже» — важное слово, его нельзя забывать. Ты ведь тоже существуешь не только как ты.
— Теперь уж точно нет.
— И никогда не существовала. Такой, какую придумал я, не было никогда.
— Но кто же тогда закидывал у тебя ноги тебе на плечи? Прошу, перестань молоть заумную чушь. Я — англичанка, я просто-напросто пропускаю ее мимо ушей. В английской культуре вот что хорошо: мы либо слишком здравомыслящие, либо слишком глупые, чтобы слушать эту ерунду. А я хотела сказать, что меня раздирают сложные, противоречивые чувства из-за того, что выставлено напоказ, и из-за предательства во всех его видах, и из-за того, что все это за собой влечет.
— Предательство — обвинение нешуточное, согласись. Мы с тобой не подписывали договора, по которому в вопросах, имеющих отношение к тебе, я отрекусь от своего дела. Я — вор, а вору доверять нельзя.
— Даже его подружка должна быть настороже?
— Хоть тебе и кажется, что тебя выставили напоказ, однако тебя не опознали, да ты там и не очень-то опознаваема. Пусть ты послужила прототипом героини, хваленые английские читатели этого, как ни странно, не заметили, и если ты хочешь, чтобы они пребывали в неведении, достаточно не просвещать их на сей счет.
— Не кипятись. Я же не сказала, что отношусь ко всему этому однозначно, — сказала только, что чувства у меня противоречивые. Так оно и есть. И вот в чем суть: некая женщина приходит к некоему мужчине поболтать о том о сем, а у мужчины одно на уме: как бы ему побыстрее сесть за пишущую машинку. Пишущую машинку ты любишь так, как не любил ни одну женщину.
52
Эд (Эдвард Ирвинг) Коч (1924–2013) — американский юрист, политик, кинокритик, трижды избирался мэром Нью-Йорка (1978–1989); выступал в поддержку смертной казни и расширение прав полиции. Третий срок Коча на посту мэра был омрачен громкими коррупционными скандалами.