Поэтому, когда гости потихоньку переползают из гостиной в комнату, а мы с «Верочкой» остаемся одни, я зло шиплю:
— Ты должна мне за то, что этот день отразится на моем душевном равновесии неизлечимой психологической травмой: я жал руку улитке и палочнику. Могу я уже валить? Понимаю, что ты потеряла голову от такой удачи, но на застолье мы не договаривались.
Вот зря я это сказал, потому что в ответ Моль врубает «Верочку» на максимум, и беспощадно проходится по мне безразлично-брезгливым взглядом. Искра в ее глазах намекает, что надо не спрашивать, а тупо уходить, потому что сейчас меня ждет еще одно глумление над начавшим выпочковываться мужским естеством, но я все равно не успеваю. «Верочка» хватает меня за щеку, оттягивает и треплет, словно паренька.
Она меня, типа, только что кастрировала?!
— Прости, Марик, но чтобы я потеряла от тебя голову, тебе придется минимум десять лет тренировать самую сложную мышцу.
— Трапециевидную что ли? — не въезжаю я. — Так у меня с ней порядок.
— Умственную, — сокрушенно бормочет Моль.
А потом разворачивает меня за плечи и буквально выпихивает за дверь. Даже обидно, елки-зеленые, я же не какой-то сетевой распространитель, чтобы выгонять меня взашей!
Я, между прочим, ей жизнь спас!
— Подожди! — кричит она, когда я нетерпеливо «насилую» кнопку лифта большим пальцем. Появляется через мгновение с несколькими купюрами в руках. Я снова жестко туплю, поэтому «Верочка» сначала грубо заталкивает деньги мне в карман, а потом, когда лифт распахивает двери, степенно «приминает» купюры шлепками поверх ткани.
— Если это за химчистку, то даже не смешно, — ядовито иронизирую я, но сразу же жалею об этом, потому что у «Верочки» снова то самое выражение лица. Его можно патентовать как инновационный метод безболезненной мгновенной кастрации. Владельцы собачек и неверных мужей выстроятся в бесконечную очередь!
— Это за спектакль, — грустно вздыхает Моль. — И это с чаевыми.
Я захожу в лифт и радуюсь, когда бледное лицо пропадет из фокуса моего внимания.
Хрен я теперь появлюсь в офисе Клеймана в ближайшие пару… тысячелетий.
Глава четвертая: Марик
Есть такая поговорка: не говори «гоп!», пока не перепрыгнешь.
Она как нельзя лучше характеризует всю прошедшую с момента моей «публичной кастрации» неделю. Потому что «Верочка» является мне в страшных снах. И это не преувеличение, это сраная реальность, в которой я просыпаюсь не как положено мужику с нормальным либидо — со стояком, а в, блядь, холодном поту! То она лежит на соседней половине кровати и монотонно прочесывает мой пах тем_самым_взглядом, то я почему-то изображаю стриптизера-самоучку, которому она сует деньги в трусы, а потом по-отечески похлопывает по тому месту, где у меня когда-то были яйца. И от этого похлопывания мои орехи болят даже сквозь сон.
Но самое ужасное даже не в этом.
Я вижу ее везде, в любой женщине, которая появляется на моем пути. Вот даже сегодня, когда приехал в офис и моя любимая бойкая секретарша Люба выскочила, чтобы освятить меня лучами добра, немеркнущей любви и бесконечного обожания, у нее было лицо «Верочки». Я чуть было натурально не перекрестился, но на всякий случай сделал то, над чем сам всегда громко и зло ржал — распорядился вызвать в офис попа и освятить углы «потому что так сейчас модно».
— Марк Анатольевич, — Люба вторгается на мою территорию, и я не успеваю зажмуриться. — Что-то не так? — оторопело спрашивает она, начиная поправлять то юбку, то пиджак, то бант на воротнике блузки.
— Башка раскалывается, — ворчу я. Ну хоть на этот раз без «Верочки», а то я скоро начну здороваться, говорить «Давно не виделись» и интересоваться, как прошел ее день. — Что у тебя?
— В среду День рождения вашей сестры Валерии. Вы просили напомнить заранее.
— Спасибо, Люба. Принеси пару таблеток аспирина и кофе. И отмени все встречи на сегодня, кроме ужина с «Ла Траст».
— И с Ритой Викторовной тоже? — вкрадчиво интересуется она.
Рита Викторовна — это кто-то вроде подруги детства, на которой я должен жениться, потому что когда-то, когда мы сидели на соседних горшках, наши родители решили — а почему бы и нет? Раньше, когда мы с Ритой были моложе, мы смеялись над планами нас свести, и даже изображали жениха и невесту, потихоньку тролля родительский умилительный восторг. Потом Рита ушла в модельный бизнес, стала дизайнером собственной линии одежды, а я возглавил бизнес отца. Мы встречались пару раз в год, обменивались подарками, успехами — и снова уходили каждый в свой фарватер. Но все изменилось год назад, когда на очередном семейном торжестве Рита встала и толкнула речь. Долгую и красноречивую, с душой, в общих чертах примерно такого содержания: я уже не молодею, а ты, Марик, вообще старый пердун, поэтому мы подумали и я решила, что из нас получится прекрасная семья. Когда через минуту до меня дошло, что над шуткой ржу я один, смех встал поперек горла.