— Людям это неведомо, только Господу. Но твоя Ева — Трини, ты ведь и сам понимаешь. А хочешь знать, отчего у тебя тяжесть под ложечкой? Это «коготь роковой». Все-таки Бодлер — великий поэт!
Я хотел крикнуть: «Постой, объясни, что еще за коготь!», но Круэльс поднялся, стал торопиво спускаться по козьей тропке и вскоре исчез за дубами и кустами можжевельника.
Ветер донес до нас колокольный звон из какого-то селения… С вражеской территории, конечно, потому что на нашей ни одного колокола не осталось[18]. Но до чего же отрадно слышать эти звуки! На душе у меня легко: ночью приснилась Трини. Представляешь, в первый раз за все время. Жаль, что сон был каким-то путаным; но ее я видел как живую, она улыбалась и в ее по-детски доверчивых, умных глазах стояли слезы.
Тем воскресным утром я лежал под сосной, грелся на ласковом октябрьском солнышке, слушал далекий колокольный звон и думал, как счастливо мы могли бы жить вместе с Трини и нашим сыном в этом хлеву… В самом деле, почему бы и нет? Остаться здесь, в глуши, завести корову и пару коз. А остальные пусть катятся! В голос невидимого колокола вплеталось дребезжание овечьих бубенчиков, и я думал, как прекрасно все сложилось бы, будь оно так просто.
Но подобные мысли посещали до меня многих, и многих еще будут посещать. Как замечательно сложилась бы жизнь, будь она проще. Для начала надо бы самим стать попроще; стать цельными, как изваяния, без этой безобразной путаницы, которая исподволь отравляет наши души.
На неприютных равнинах Поблы-де-Ладрон времена года различаются только температурой: летом адская жара, зимой — дикий холод. А растительность не меняется. И до чего же приятно оказаться теперь в здешних краях, где природа то увядает, то расцветает вновь. Увидеть, как желтеет и краснеет листва, как делает свое дело осень, как в лесу начинают расти грибы. Мой денщик за день набирает полную корзину и запекает их на углях. Однажды раздобыл даже соты диких пчел; лицо и руки у бедняги распухли, однако он уверял, что после первых укусов боль от них перестаешь чувствовать. Мед немного горчил, но был удивительно вкусным. «Ничейная территория» радует нас еще одним лакомством: гроздьями сладкого, подвяленного на солнце винограда с заброшенных виноградников.
Местные только кривятся, когда видят, как мы едим рыжики. «Тьфу, козья еда», — с отвращением бормочут они, а сами за обе щеки уплетают немыслимую гадость, тушеную овечью требуху. И молока они в рот не берут: мол, это для больных, а у здорового человека кишки узлом завяжутся.
Когда мы бродим по лесу, с ветвей срываются стаи дроздов и еще каких-то птиц с удивительными крестообразными клювами — кажется, это клесты. Высоко в небе парят грифы, направляются в сторону Шилте и Поблы-де-Ладрон, где еще недавно гремели бои. Для них что поле битвы, что Грифова падь, все едино. Еще выше летят аисты: пришло время перебираться на юг. За ними снимутся с места и остальные пернатые, ведь зима не за горами.
Видишь, какую спокойную жизнь ведем мы после стольких недель безумия, от которых у меня осталась одна привычка: не засну, пока не прочту «Отче наш», глядя на Северный Крест. «Возьми свой крест и следуй за Мною». Так, кажется, говорил твой Бог, Рамон? Из всего пантеона только Он дорог мне — тот, что стал Человеком; к чему нам, людям, остальные, если до них так далеко? И если Господь действительно существует, как же Ему было не облачиться в плоть? Разве мог Он оставить нас наедине с нашим ущербным разумом, этой слабой лампадкой перед лицом небытия, в беспредельном мраке? Будь мы одни, созерцание темных глубин ночного неба приводило бы нас в трепет: холодная, необозримая пустота, вечная мгла, непостижимые декорации вселенной.
Так почему же вид ночного неба успокаивает людей, дарит им утешение и поддержку? Почему? Кто глядит на нас оттуда? Кто?
На свете столько бессмысленной чепухи, а Бога, выходит, нет?
Из Министерства пришел приказ — меня произвели в лейтенанты. И интересное уточнение: «с правом командования орудийным расчетом». Майор Рузик лично явился к нам в хлев и даже пирог принес — такие пекли в Оливеле в старые добрые времена. Он так растроганно обнял меня, точно я удостоился звания верховного главнокомандующего Священной Римской империей, не меньше. Но я сказал, что в нашем батальоне орудий-то как раз и нет (те, восьмидесятипятимиллиметровые, были из другой бригады, и их пришлось вернуть).
18
Анархисты, будучи воинственными антиклерикалами, активно занимались разорением церквей и монастырей на занятой ими территории.