— Женщина? — подсказал я. — Вы извините, что ставлю прямой вопрос, но…
— Что вы, что вы! — готовно перебил меня инженер. — Ради бога, разве я не понимаю!
— Раз так — отлично. И, простите меня еще раз, вы встретились?
— С кем?
— С женщиной, естественно. Конечно, старая любовь, не так ли?
— О, да, да, старая любовь. Увы, не удалось… Впрочем, точнее, повидался… почти…
— Эх, плохо сочиняете, Шевцов. Изобретательности у вас — ни на грош. Одни белые нитки. Ну, зачем вы так? Никакой женщины у вас в Зиминке нет. И вообще нет ни одной знакомой души. Да если б она и была, вы больше всего боялись бы такой встречи. Ведь вы же позаботились, чтобы никто не знал, куда вы едете. Домашним-то вы что сказали? Что отправляетесь к приятелю на дачу. В карты играть. Билет взяли до Харькова, хотя дураку ясно, что из Харькова вам к утру после выходного к началу занятий ни за что не вернуться. И по какому делу вы ехали и с кем встречались — мы отлично знаем.
Инженер совсем сник, голова ушла в плечи.
— Да-а, — огорченно протянул я, — неудачно началась наша с вами задушевная беседа. Разговаривать так дальше бессмысленно. Для вас, — уточнил я. — Дело ваше проиграно. Мой совет — не теряйте попусту времени. Я предложил вам разговор по душам не затем, чтобы играть с вами в кошки-мышки. Скажу откровенно: положение ваше тяжелое. Почти безнадежное. Но почти. Может, переиграем? Будем считать, что беседу мы еще не начинали. А?
— Хорошо. Я буду откровенен. Не стану скрывать: я знал, что везу в конверте. Чтобы передать его, я выехал в Зиминку. Но я не изменник, не шпион… Меня вынудили.
— Это другой разговор, — счел я своим долгом подбодрить Шевцова, и он, благодарно взглянув на меня, продолжал:
— Я совершил однажды ошибку. Огромную ошибку. Боже мой, если б я знал! — В голосе его было неподдельное страдание.
— И, вероятно, не одну?
— Да, вы правы, — согласился Шевцов. — В прошлом я офицер. Служил в разных частях у Деникина и Врангеля. В двадцатом году штабом генерала Слащева был прикомандирован к Железному полку. Знаете, был такой полк, сформированный из немцев-колонистов Юга России? С ним и довоевал до конца.
— Почему же вы не ушли с остатками врангелевцев за границу? Не успели?
— Я намеренно остался в Крыму. Жизнь на чужбине меня не привлекала. Кроме того, в Симферополе жила моя семья.
— Понятно.
— Я вернулся к семье. И вот тут-то сделал первую ошибку. Я зная, что, как бывший офицер, обязан зарегистрироваться. Но я побоялся. Побоялся, что меня арестуют или выселят, разлучат с родными, по которым я так истосковался за годы войны. Я не пошел на регистрацию. Я собрал семью, кое-какое имущество, и мы переехали в Нижнелиманск. Я надеялся, что в чужом городе, где меня никто не знает, я смогу жить спокойно. Не опасаясь разоблачения. Я хотел только одного: забыть, навсегда забыть о прошлом, честно работать, как лояльный гражданин. Вскоре я убедился, что честно покаявшиеся белые офицеры спокойно работают, что их никто не преследует, не репрессирует.
— Почему же вы, Иван Михайлович, поняв это, все-таки не пришли с повинной, не стали на учет?
Шевцов грустно вздохнул.
— Эта была моя вторая ошибка. Я побоялся, что меня привлекут к ответственности за то, что я не зарегистрировался вовремя…
— Что же произошло дальше?
— Я работал, продвигался по службе, меня считают хорошим специалистом-судостроителем. — Это он сказал даже с гордостью, и вдруг голос его прервался: — Боже мой, что будет с моей женой, она не перенесет, а дочь… У меня взрослая дочь, студентка, ведь я исковеркал ей жизнь…
— Эх, Иван Михалыч, Иван Михалыч. Чего вы хотите? Чтобы я вас утешал? Ни по должности, ни по совести не могу. Могу только еще раз повторить: многое зависит от вас.
Шевцов продолжал:
— В прошлом году на улице я неожиданно встретил сослуживца по Железному полку. Больше того, этот человек был в свое время моим другом. Он очень обрадовался. А я думая только об одном: что мне теперь делать?
— Его фамилия Штурм?
— Вы и его знаете?
— Немного…
— Я старался избегать встреч, тем более когда узнал, что сам Штурм вовремя зарегистрировался. Но он стал заходить ко мне сам. Со временем я перестал опасаться. Эрнест отнесся ко мне так тепло, так дружески. Я тоже стал время от времени бывать у него. И наши дочери подружились. У Штурма тоже взрослая дочь, Аня. Потом как-то так получилось, что мы стали видеться все реже и реже. Зато Лиля — это моя дочь — и Аня Штурм стали близкими подругами. Три месяца назад Лиля однажды мне передала, что Эрнест Иванович через Аню очень просил меня зайти, он соскучился, хочет посидеть, поболтать со мной вечерок. Я не стал отказываться. Вы знаете, я был поражен происшедшей с ним переменой. Со мной говорил совершенно другой человек. Говорил резко, требовательно.