— Знаем такую фирму…
— Теперь и я знаю. А разговорчики, Алексей Алексеич, я послушал — с ума взбеситься! Про красивую жизнь в мирное время и про нынешнюю заграничную красивую жизнь. И все с какими-то намеками и экивоками. В общем, Алексей Алексеич, общество занятнейшее, по-моему. Стоит к нему присмотреться. Вот рубите мне голову — уверен, там есть какая-то связь с заграницей. Пахитоски эти, пластиночки да и барахло, видать, оттуда. И адвокат этот какой-то скользкий… То ли контрабандой тут пахнет, то ли еще чем похуже. Слушайте, Алексей Алексеич, — вдохновенно воскликнул Славин, — пойдемте туда вместе? А?
— Ты полагаешь, это может иметь отношение к нашему делу?
— Ну, не наверняка, конечно. Но кто знает? Зачем упускать шанс? А потом… Ну, Алексей Алексеич, почему не совместить полезное с приятным? Народ занятный, а к тому же… Уж очень хороша Люда!
— Люда?
— Ну да, Люда Гулькевич, эта адмиральская дочка. Вы б на нее взглянули! Фигурка! Ножки! Личико! Один носик чего стоит — Мэри Пикфорд!
— Что-то я не пойму — ты собираешься менять Раю на Люду?
— Да я не о себе, Алексей Алексеич, — досадливо сказал Славин, — я о вас забочусь…
— Обо мне?
— Ну да! Ну, Алексей Алексеич, вы же мужчина далеко еще не старый…
— Спасибо, мой друг!
— Да я серьезно. Неженатый. Неужели вам не хочется малость рассеяться, развлечься? Тем более, что и делу польза может получиться!
— Внимание, внимание! Известный одесский искуситель Мефистофель Борисович Славин! Только почему ты избрал Фаустом своего начальника? — Я острил, а сам грешным делом подумывал, что Славин не так уж и неправ. И компанию, в которую он попал, поближе рассмотреть не мешает. Да и развлечься в конце концов мне никто не запрещал…
— Ну? — выжидательно спросил мой проницательный помощник, который, бьюсь об заклад, разгадал внутреннюю подкладку иронических комментариев начальства.
— Надо подумать.
— Алексей Алексеич, я смажу вам одну вещь, которая сомнет ваши колебания.
— Ох, Славин… Ну, говори одну вещь, которая сомнет…
— Знаете, где она живет, эта мадам Курнатова-Боржик?
— Ну?
— На Большой Морской, дом десять. Рукой подать до того, сгоревшего, дома четыре…. И живет она там черт знает с каких времен…
— Ах, ты… Актер! С этого бы и начинал!
— Зачем же? — скромно возразил Славин. — Законы психологии и риторики утверждают, что главное нужно оставлять на самый конец.
— Это ты на мне проверяешь законы психологии и риторики?
— Так я же для общей пользы.
— Все равно я тебе этого не прощу. Когда мы идем?
— Вот это разговор, достойный мужчины! — обрадовался Славин. — Идем мы туда сегодня. Мадам Курнатова-Боржик пригласила меня на суаре.
44. У античной дамы
Шуршал патефон, крутилась пластинка, и томный голос медленным речитативом выводил в нос:
Да, здесь все было именно так, как описал Славин: и пластинки Вертинского, Лещенко, Сокольского в ярких конвертах, и пахитоски египетского происхождения, и настоящее шотландское виски с белой лошадкой на этикетке, и ковры, и полумрак… Давненько не бывал я в такой атмосфере!
Когда мы вошли, Славин — именно Славин, а не Рая! — тоном старинного друга дома представил меня хозяйке как столичного экономиста. Она и вправду была еще недурна, эта смуглая дама с темным пушком на верхней губе, женщина того типа, который в Одессе называется «жгучая брунетка». Я поцеловал ей кончики пальцев, чего она от меня, «человека не от мира сего», по всей видимости, не ожидала, и тем, кажется, сразу же расположил ее к себе. Евгения Андреевна повела меня знакомить с остальными гостями. Среди этих остальных я сразу же, по точному славинскому описанию, узнал фатоватого «адвокатишку» с усиками ниточкой и красивую тоненькую девушку с прямыми длинными волосами, в изящном светло-зеленом платье. Она наблюдала за ритуалом знакомства, прислонившись к стене, чуть склонив набок голову и независимо скрестив руки на груди. Потом решительно шагнула вперед, по-мужски протянула мне руку и сказала:
— Не выношу китайских церемоний. Меня зовут Люда Гулькевич. Между прочим, мой отец был царским адмиралом. — Это прозвучало вызывающе. — Вас это не смущает? — У нее был низкий, «цыганский» голос и темные пристальные глаза.
— Почему же… — Говоря по правде, я несколько смешался.