Был этот второй высок, серокож, как и полагается всем порядочным чистокровным тёмным альвам, а глаза его закрывали стёкла тёмных гляделок, с интересной вязью то ли орнамента, то ли рун по оправе. Белоснежные волосы, собранные в косу, льдистой змеёй выделялись на чёрном сукне кителя. Он быстро преодолел расстоянии от двери до кровати, склонился, заглядывая в глаза. В эту секунду Валентине показало, будто кто-то легонько ладонью провёл по её шитью, осколку, над гладью шоколадного варева. Не зло, не добро, знакомясь.
- Охрана возле дверей палаты остаётся до завтрашнего моего визита. Мы благодарны вам за то, что вы в полной мере исполнили свой долг по отношению к этой пациентке. – И всё, без дальнейших пояснений также стремительно направился к двери, а толстячок потрусил следом.
На самом деле Туамарилл Ди’Молл сам бы не отказался подремать. Прошедшие сутки были безумной гонкой со временем, где он был в проигрывающих. Привык уже за последние годы спать по три-четыре часа урывками, но бодрости с благожелательностью ему это не прибавляло. Нынешнее задание выглядело простым до безобразия, от чего холодок дурного предчувствия то и дело сковывал глотку. Не зря когда-то с чьей-то лёгкой руки получил прозвище Палач, не за доставку невменяемых дев через портал из точки в точку. От того всё ему казалось подозрительным.
Сам город остатками былого своего величия не произвёл ни малейшего впечатления на менталиста, оставляя равнодушным, а, вот, куча конского навоза перед входом в ратушу запомнилась, сорвав пару еле слышных ругательств. Там, в ратуше, ничего нового сообщить не смогли: мол, всё изложили в докладе, уже заученном Ди’Моллом почти наизусть. В лечебнице целитель оказался более многословным, но от его бесконечной трескотни и судорожных попыток поднять ментальные щиты попрочнее, только голова разболелась. Сама же свидетельница представляла собой зрелище жалкое и комичное одновременно: какой-то доброхот пожертвовал гномью вязанную шапку невообразимо алого цвета с их исконным орнаментом золотым и зелёным, с огромным бубоном фиолетового, такие же носки, судя по пяткам, выглядывающим из-под короткого казённого одеяла. Серая кожа натянулась на широких скулах до предела, серые глаза в окантовке белоснежных стрел ресниц смотрелись непомерно огромными на измождённом лице, потрескавшиеся губы улыбались. В принципе, каждая деталь представшей картины подтверждала отчёты местных, но профессионализм требовал идти до конца. Нет, сканировать напрямую умалишённого – прямой путь к нему присоединиться для менталиста, но поверхностное – дело другое. Хотя, и оно подтвердило всё ранее озвученное. Нет, конечно, шанс на восстановление, раз не умерла, у таких был, но шанс мизерный да при очень хорошем целителе. Его, кстати, дар мог развиться в такого, вот, специалиста, только он в своё выбрал иную специализацию, о чём никогда не жалел. Одно радовало Палача, завтра его участие в этом непонятном деле закончиться, как только он сдаст с рук на руки свидетельницу в столичном отделении Серых. С этим он и отправился в гостиницу, чтобы с чистой совестью выспаться.
А ночью в лечебнице вспыхнул пожар. Да не простой, магический, который тушили всем городом до рассвета. На рассвете же подоспела ещё одна пренепреятнейшая новость – из-за сильного магического всплеска отказали и без того нестабилизировавшиеся после войны порталы.
Глава 8
Сон – прекрасное средство излечения от всех невзгод, только и его порой становится слишком много. После обильного ужина, Валентина вновь задремала, а глаза открыла, когда в палату уже на смену своему братцу солнцу заглянула луна, сгладив все огрехи скудного убранства, придавая некую таинственность казённому интерьеру. Сначала полукровка, а она решила называть себя именно так, как называют её здесь все, даже имя заучивала, добавив и эту нить в начатое «шитьё», всматривалась в тени, вслушивалась в приглушённые стенами и дверьми звуки засыпающей лечебницы. Когда стало совсем тихо да тени все были изучены, классифицированы, вдруг нестерпимо захотелось в туалет. Ей оставили ночной горшок, долго, медленно, с жестами объясняя для чего он, но спать всё равно не хотелось, зато прогулки очень. Темнота не пугала, не пугало вообще ничего, будто эту опцию в ней заменили на любопытство с оттенком детской непосредственности. Всё-то хотелось потрогать собственными руками, понюхать, надкусить. Желание было столь велико, что контролировать его в нынешнем ущербном состоянии психики не удавалось.