Память обрывается, как кино, которое не загрузилось полностью, зависнув на каких-то мелочах. Кричит существо на окраине трущоб в славном городе Приграничный, кричит, но звука нет, словно кто-то когда-то повернул рубильник, навсегда превращая этого актёра в персонажа древних немых фильмов.
Глаза удаётся открыть не с первой попытки. Качается, плывёт действительность. Слабому от болезни сознанию с трудом удаётся идентифицировать сонм мерзким запахов, самой яркой нотой в котором – вонь давно немытого тела, тошнотворная вонь. Света мало, скудными полосами просачивается он сквозь закрытые на тяжёлый засов ставни и дверь.
Взгляд скользит по совершенно незнакомому помещению, то и дело выхватывая какие-то незначительные детали, доказывающие, что это - не бред, реальность. Не может болезнь быть настолько честной, логичной. Трещины на давно небелёных стенах, паутина под низкой крышей, какое-то ведро у входа, колченогий табурет, давно остывший очаг. Незнакомое, чужое, но в то же самое время - дом.
Превозмогая слабость, сначала на карачках, затем, почти выпрямившись, опираясь о стену, стирая с неё подобие побелки, на трясущихся ногах доковылять до двери. Тяжёлый засов не хочет повиноваться слабым рукам, но жажда подгоняет, заставляя мобилизовать все оставшиеся ресурсы.
Солнце ослепляет после полумрака комнатушки, вскинутая в защитном жесте ладонь не особо спасает. Глаза слезятся, а сознание заходится в истерике от непонятности происходящего. Пейзаж явно незнаком, слишком уж похож на книжное Средневековье родного этому сознанию мира. Губы шевелятся, пытаясь сплести слова в вопросы, озвучить их, только это тело отказывает в такой малости.
Шаг, ещё шаг, на четвереньки в грязь перед дождевой бочкой, ладонями успев зацепиться за край. Пальцы уже чувствуют живительную влагу, окунувшись в неё. Последние дни дожди шли щедро, словно пытаясь смыть всю пролитую кровь с этой земли. Тело непослушно, огромного труда стоит подтянуть его к краю бочки, чтобы жадно припасть к мутной воде.
Пить, умывать лицо, снова пить. Утолив жажду та, что звалась в ином теле Валентиной, сползла по стенке бочки, опираясь на неё спиной. Мысли путались, шок, за неимением возможности вылиться вовне криком, чертил дорожки слёз по впалым серым щекам.
Нужно было успокоиться, взять себя в руки, только, как это сделать, если остервенелые щепки не помогают, а сюрреалистический кошмар не желает заканчиваться. Это только в тех книгах, которые с яркой обложкой, где прекрасную героиню обнимает пусть и не человек, но прекрасный в своей чуждости мускулистый демон/орк/эльф (нужное подчеркнуть), всё просто. Очнуться в другом, сильном теле, осознать себя спасением мира и отправиться в славной компании на поиски приключений. Что же делать той, которая осознала себя вдруг в больном, немощном теле на окраине трущоб, не иначе, ведь в других местах такого серого убожества вряд ли быть может. Рой вопросов, атакующих гневными пчёлами, и никого рядом, даже близко похоже на готового дать ответы.
О таком интересно читать, сидя в уютном кресле, спрятавшись от непогоды за надёжными стенами собственного дома, напугав болезнь искренней заботой близких. Одиночество же – вещь сама по себе не особо приятная, а уж вкупе с непониманием происходящего – и подавно. Что делать? Как быть? Нужно было крепко подумать, но тело, слишком ослабленное болезнью, голодом, стрессом упрямо норовило соскользнуть в дрёму, утолив жажду. Сил хватило лишь на то, чтобы по стеночке, а затем и ползком, добраться до груды прелой соломы, задвинув вновь засов на двери. Вялые попытки сильнее закутаться в тряпье отняли последние крохи сил. Веки смежились, отправляя испуганную душу по дорожкам снов, где своё прошлое тесно переплетётся с чужим, но отныне ставшим тоже своим.
Глава 2
Посольство орков напоминало шумный улей. Вокруг был разбит военный лагерь, благо находилось оно ближе к окраинам, пространства свободного тут хватало с избытком. Суетились солдаты, витали запахи конского навоза, пота и полевых кухонь. Командующему восточного крыла из окна открывался отличный вид, ведь, что может быть милее сердцу, когда твои подчиненные не в горячечном бреду стонут, не сослуживцев хоронят, а заняты обычными делами, прописанными каждому чётко по уставу. Жизнь лагеря мнилась обласканному славой Ыыркыкхану Амли-Шибо дыханием здорового зверя. Сейчас зверь этот был сыт, бодр. Мышцы его вальяжно перекатывались выверенными движениями воинов на тренировочных площадках, шевелением грив коней от ласкового по-весеннему ветерка, клыкастыми улыбками поваров, что уже разливали по мискам ароматную кашу.